Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

НЕ ПОРИЦАЯ ВЛЮБЛЕННЫХ

Везде, где есть любви произрастанье, Там ветви – горе, а плоды – страданье. Не надо их упреками губить, Советами жестокими рубить. Небес приостановится вращенье, Недвижная земля придет в движенье, Но я своей возлюбленной не дам Моей души покинуть чистый храм. Подруга азбуку любви дала мне, Узором в сердце высекла на камне. Я зеркало разбил о камень тот,- Укоров камнем кто меня побьет?

О

ТОМ, КАК АБУ-АЛИ ИБН СИНА ЛЕЧИЛ СТРАДАЮЩЕГО МЕЛАНХОЛИЕЙ

Во времена Абу-Али Сина, Что славился как лекарь издавна, Почтенный горожанин ежечасно От меланхолии страдал ужасно. Кричал: «От жира лопнуть я готов Таких, как я, нет в деревнях коров! У повара алмазов будет груда, Коль сварит из меня мясное блюдо! Скорее обезглавьте вы меня. И повару доставьте вы меня!» Так он кричал, решив, что он – корова, И разговора не желал иного. Никто не мог несчастному

помочь,- Мычал он, как корова, день и ночь: «Смотрите, становлюсь я все худее, Друзья, прирежьте вы меня скорее!» Что делать с ним? Во весь орет он рот, Ни пищи, ни лекарства не берет. Врачи, признавшись в собственном бессилье, Абу-Али Сину о нем спросили. «Скажите так,- последовал ответ,- Жди завтрашнего дня. К тебе чуть свет Придет мясник, тебя зарежет с честью,- Обрадуй сердце долгожданной вестью». Свалилась у больного тяжесть с плеч, Когда услышал радостную речь. Абу-Али явился, и сурово Спросил он у больного: «Где корова?» Тут растянулся на полу больной, Сказал: «Корова – я. Кончай со мной». Связал безумца врач, окинул взглядом И, нож о нож точа, уселся рядом, И стал, изображая мясника, Ощупывать и спину и бока. «Не буду нынче резать,- молвил слово,- Пока еще худа, тоща корова. Пусть постоит в хлеву немного дней, Без передышки есть давайте ей. Когда она поправится, жирея, Корову я прирежу, не жалея». Развязан меланхолик был тотчас, И пищи принесли ему запас. Он получал от пищи наслажденье, Лекарство принимал без рассужденья. Толстея, как корова, полный сил, Свои коровьи бредни он забыл.

В ПОХВАЛУ СТИХА

Стих – это птицы разума паренье, Стих – это гордой вечности творенье. Суди о том, что птица говорит: В костре горит или в саду парит. Когда стихи сияют совершенством, Они дарят читателя блаженством, Когда в костре тщеславия горят,- Лишь едким дымом, гарью нас дарят. В стихах читая просьбы, униженья, Мы чувствуем и гнет и раздраженье. Но если с правдой связаны слова, То красота и сила их жива. Пройдет их слава по путям небесным, Поэта имя станет всем известным. А если строки ложью рождены, Их суть презренна и слова бледны,- То в бороде застрянут виршеплета И сверх усов не будет им полета. Стих должен быть прозрачным родником, Рубинами обильным,- не песком, Чтоб не скрывал родник своих жемчужин, Чтоб дивный блеск был сразу обнаружен, Чтоб не была вода его сходна С водою грязной, где не видно дна. Тогда напрасны поиски жемчужин, Уйди,- такой родник тебе не нужен: Слова мутны, и непонятна суть, И узок, темен к содержанью путь. Лишь после долгих, трудных размышлений Поймешь ты смысл таких стихотворений.

ПАМЯТИ ВЕЛИКИХ ПОЭТОВ

Увы, трудились бедные поэты, В чьих одах повелители воспеты. Себя вписали в летопись времен, И мир не забывает их имен. Давно лежат в земле тела поэтов, Но живы имена, дела поэтов. Жемчужины низавший мастерски, Саманов дом прославил Рудаки. Оп спутником народа был родного, Не мог избрать обычая иного. Не уставал он жемчуга низать, Они – четырехсот верблюдов кладь. Он бренный мир покинул на верблюде, Наследники его сокровищ – люди. Живут стихи – и он живет сейчас. Поэта имя – светоч наших глаз… Был взыскан Унсури самой природой, Был редким элементом и породой, Жемчужиною четырех стихий,- И слушал целый мир его стихи… Он мускусом похвал наполнил строки, Он в книгах воспевал дворец высокий, Разрушился дворец, исчез во мгле,- Остались эти книги на земле… Жил Хагани, чей гений величавый Царей Ширвана удостоил славой. За оды, что превыше всех похвал. По тысяче динаров получал. О тех динарах помнят ли народы? Но светят нам блистательные оды. Ушел и Саади, но, жизнь творя, Стихи, в которых славил он царя, Стократ ценней царя и царских зданий, А Саади бессмертен в «Гулистане»… Сидеть доколе будешь, как слепец? Встань и глаза открой ты наконец. Смотри: дворцы превращены в руины, Ушли в оковах гнева властелины. От их дворцов не сыщешь ты следа, А письмена певцов живут всегда. Где крыши тех дворцов, где основанья? Остались лишь певцов повествованья. Нет памятника на путях земных Прочней, чем слово прозы или стих. Любую ржавчину смывает слово, Любые цепи разбивает слово. Узлов немало в наших есть делах, Запутаться ты можешь в тех узлах. Но слово разума внезапно скажешь - И трудный узел без труда развяжешь.

САЛAМАН И АБСАЛЬ (Из поэмы)

НАЧАЛО ПОВЕСТИ

Был царь в Юнане – Искандару равный, Венца и перстня обладатель славный. И жил в те годы – мудростью высок - Муж, утвердивший знания чертог. Перед его делами в изумленье, Царь мудреца призвал к трудам правленья. Не испросив совета у него, Не делал он и шага одного. И он – от Кафа севера до юга - Мир покорил по начертаньям друга… Несчастен шах – игралище страстей, Лишенный мудрых, преданных друзей. Он сам – запальчивый, в решеньях скорый - Своей твердыни сокрушит опоры. Он справедливый осмеет закон, Несправедливость возведет в закон. Царь справедливый – пусть не чтит Корана, Он выше богомольного тирана. Не верой, не обрядами страна - Законом справедливости сильна.

У СЧАСТЛИВОГО ШАХА ВОЗНИКАЕТ ЖЕЛАНИЕ ИМЕТЬ СЫНА

Так, но совету мудреца и пира, Царь этот стал владыкой полумира. И с благодарностью помыслил он, Как высоко он счастьем вознесен. По воле промысла, а не иначе, Дается смертному халат удачи. И ом всего достиг, чего хотел, Всего… но только сына не имел. Наследника величию и силе, Преемника при царственном кормиле. И это все сказал он мудрецу, Наставнику, духовному отцу. Мудрец ответил: «Властелин вселенной, Желание твое благословенно! Дитя… ребенок – что сравнится с ним? Он лишь с душой бессмертною сравним. Ведь сын, ребенок,- ответвленье жизни И после смерти – продолженье жизни. Оп – светоч твой, он – чистый твой родник. Умрешь, он – в головах твоих цветник. Он в старости твоей поддержкой будет, В беде тебя один он не осудит. Любуясь им, душою обновлен, Его поддержкой будешь ты силен!»

МУДРЕЦ ХУЛИТ ВОЖДЕЛЕНИЕ, БЕЗ КОТОРОГО НЕОСУЩЕСТВИМО РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА

И все же быстрый разумом мудрец Такое слово молвил наконец: «О шах! Бездетным в скорби пребывает Тот, кто влеченья к женщинам не знает. Но, низкой страстью разум омрачив, К нам райской девой входит злобный див… Когда глотнешь из чаши наслажденья, Поймешь – неутолимо вожделенье. И будешь, как верблюд кольцом, влачим Ты страстью, как погонщиком своим.

МУДРЕЦ ОСУЖДАЕТ ЖЕНЩИН, КОТОРЫЕ ЯВЛЯЮТСЯ СРЕДОТОЧИЕМ ВОЖДЕЛЕНИЯ, НО БЕЗ КОТОРЫХ НЕВОЗМОЖНО РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА

Знай: пристраститься к женщине – пропасть. Жизнь нашу укорачивает страсть. Ты женщину сто лет дари богато, Ты одевай ее в сребро и злато, Ты ей шустерской не жалей парчи, Ставь золотой подсвечник для свечи, На серьги перлов не жалей и лала, Дай из кисей индийских покрывала, На все ее желания ответь, Дай ей на стол изысканную снедь, Ты все ее веления исполни, Водою Хызра чашу ей наполни, И пусть она вкушает, как султан, Плоды, что шлют ей Йезд и Исфаган, Все чудеса свези с земного света, И все ж в ее глазах – ничто все это! «Ты,- скажет,- о любви мне говорил, Так что ж ты ничего мне не дарил?»

МУДРЕЦ ПРИНИМАЕТ МЕРЫ ДЛЯ РОЖДЕНИЯ РЕБЕНКА БЕЗ УЧАСТИЯ ЖЕНЩИНЫ, И ДЛЯ УХОДА ЗА РЕБЕНКОМ БЕРУТ КОРМИЛИЦУ

Измыслил тот алхимик и мудрец Диковинное средство наконец. И средство это шаху предложил он, И мысль ученых мира изумил он. Из чресел шаха семя он извлек, Питательной средой его облек, На сорок семидневий скрыл в сосуде, И вот – кто слышал о подобном чуде - В сосуде том, как солнце,- скажешь ты, Дитя явилось дивной красоты, Сын крепкий и здоровый, без порока. Звезда надежд царя взошла высоко. Ребенку имя старцы той земли От слова «саламат» произвели. Высокий саном, совершенный станом, Сын шаха наречен был Саламаном. Чтоб вырастить и воспитать его, Кормилицу избрали для него. Красой – луна, звалась Абсаль она. Лет двадцати была едва ль она. Стройна, нежна, полна очарованья, Она влекла и взгляды и желанья. Делил пробор ее тяжелых кос Копну благоухающих волос. А косы, извиваясь завитками, Арканами казались и силками. Как стройный кипарис она была. Как будто попирая тропы, шла. Как зеркало, чело ее блистало, А брови – ржа на ясности металла. Она, порой выщипывая их, Две оставляла буквы нун крутых. Как опахала, темные ресницы Ей осеняли томные зеницы. А раковины белые ушей - Жемчужницы для жемчуга речей. Пушком с висков, как мускусом, покрыты Прекрасные открытые ланиты,- Так Нил красу Египту придает. Как жемчуга и лалы – свежий рот. Над блеском плеч серебряная шея, Кувшина узкогорлого стройнее. Подобны перси белым двум холмам, Двум в водоеме светлым пузырям. Живот округлый, как источник света, По блеску – снег, на ощупь – соболь это. Обильна телом, в бедрах широка, А в поясе не толще стебелька. Зад, словно купа розового сада, Скрыт платьем от завистливого взгляда. Я бедер описал бы красоту, Но удержать хочу язык во рту, Чтоб не коснуться вдруг неосторожно Того, о чем тут молвить невозможно. Скрывалась тайна там, на ней запрет, Ни у кого ключа к той тайне нет. Однако некий подлый похититель В сокровищницу вторгся, как грабитель, И створки раковины расколол, И, словно вор, жемчужину обрел. А ты махни рукою, благородный, На то, где след оставил вор негодный.

АБСАЛЬ СТАНОВИТСЯ КОРМИЛИЦЕЙ САЛАМАНА И РЕВНОСТНО ПРИНИМАЕТСЯ ЗА ВОСПИТАНИЕ ЭТОГО БЕСПОРОЧНОГО ОТРОКА

Когда Абсаль, велением султана, Кормилицею стала Саламана, Она любовно приняла его В подол благодеянья своего. Источником грудей его кормила, В заботах сон и отдых позабыла. Питомцем восхищенная своим, Жила, дышала только им одним. Была б у ней такая власть и сила, Она его в зрачке бы поместила. Вот срок кормленья грудью миновал, Царевич незаметно подрастал. Абсаль за ним ухаживать осталась. О, как она служить ему старалась! По вечерам постель ему стлала, Свечой над ним сгорала досветла. А время пробужденья наставало, Она его, как куклу, наряжала. Сурьмила томные нарциссы глаз, Хоть он и так хорош был, без прикрас. Одев ребенка в ткани дорогие, Ему чесала волосы густые. Смеясь, на кудри темные, как тень, Корону надевала набекрень. С ним ни на миг она не расставалась. И вот ему четырнадцать сравнялось. Он стал мужские обретать черты, Достиг расцвета высшей красоты. Он стройным станом был копью подобен. Сердца он ранил, хоть и был беззлобен. Его чело – как полная луна, На нем кудрей рассыпалась волна. Две черные дуги – бровей изгибы, А нос с алифом мы сравнить могли бы. Глаза же уподобить я могу Газелям на блистающем лугу, Газелям, на охотника бегущим, Охоту на охотника ведущим. Его уста – как перстень; красный лал Два ряда жемчугов приоткрывал. А подбородок – яблоко, награда Аллаха из заоблачного сада… Подобна шея мрамору столпов, В его аркане – шеи гордецов. Как серебро, его ладони были, Хоть серебро сгибали без усилий. Хотел я Саламана описать - Из моря перл один сумел достать. Но много былей из времен далеких Дошло о свойствах юноши высоких.