Ириада
Шрифт:
Глава потусторонняя
«Адская машина казалась солнцем, которое отделилось от небесного свода и возвестило будущую гибель Вселенной».
Мы смертны и дети наши смертны, и дети наших детей, и дела наши тоже смертны, и Вселенная, которая породила нас, тоже смертна. И то, что породило Вселенную — тоже смертно. Белый туман под ногами. Белые поля, русла пересохших рек, в которых течет туман. Мертвые скалы, в ущельях которых — туман. Ветер несет меня
Под ногами брошенные города, пахнущие пожаром и гнилью. Рыжие стены — черная ржавчина на белой мертвечине. Последняя моя надежда. Неси меня, неси. Пусть я ошибусь на целую жизнь, пусть мой полет будет вечным. Пусть я буду самым счастливым безумцем, но если открою глаза — всё опять будет по-твоему: сумерки, бетонная набережная с железной оградой, море. На сколько хватает глаз — море, долетающее до меня брызгами соленого ветра. Никого. Только камни. Те же намытые камни, та же вода. Опять кажется, что всё уже было, всё вспоминается снова.
— Здесь сильно штормит, не правда ли?
Я вздрогнула и обернулась. В темноте стоял человек. Смотрел на меня, но взгляда его не было видно.
— Не правда ли, для беседы можно найти более спокойное место? — его тень провалилась в пещеру, и я пошла за ним. — Ты хочешь много знать и не боишься состариться? А если я не пообещаю тебе второй жизни? Я ведь не господь бог. Ты знаешь кто я? Не бойся. Не бойся жить в темноте. Пусть она станет твоим домом. Бойся того, кто зажег тебе солнце, а темноты бояться не надо. Это не твой страх. Это страх человечества. Ты проживешь всего одну жизнь — бесконечна она или нет, во всем остальном смысла не более чем в этой жизни, потому что сейчас ты уже стоишь на мертвой планете. Когда это случится, ты не узнаешь. Почему — не узнаешь тем более. Нет смысла искать виноватого на руинах. Человеческое, вселенское — струйка дыма… До боли непонятное и до омерзения простое. Мироздание не похоже на своего творца, ни одна тварь не производит себе подобное, запомни эту истину и никогда не повторяй чепухи, которой тебя обучили. Человечество два миллиона лет напрасно ползает по хаосу бытия в поисках его смысла, для этого ему надо хотя бы выйти за пределы хаоса. Еще через пару миллионов лет — энтузиазм поубавится. Очень хочу, чтобы ты дожила.
— Почему я?
Человек протянул к свету пожелтевшую тетрадь в черной обложке.
— Послушай, именно тебе это будет интересно: «Лестница деревянная, ведущая вверх, лестница каменная, ведущая вниз. На одной из этих лестниц мною при изучении марксистско-ленинской философии были открыты антимиры», — возвращаю твои антимиры. Попробуй просчитать и прочувствовать логику своей вселенной — у тебя ничего не останется, кроме антимиров и ты должна будешь понять всё. А когда поймешь главное, останется осмыслить всего ничего, одну ничтожную малость — это дело не твоего поколения. Беги от них! Умри! Сойди с ума, но не трогай своей тетради. А главное, никогда не жалей о том, что ушло. Мало ли кому сидя на холодной лестнице, вздумается открыть антимиры.
Глава заключительная
В сегодняшнем сне я видела Ира. Это был странный сон. Через столько лет он приснился первый раз. Я проснулась. Включила свет, но в следующий момент пожалела об этом. Сон улетел, а в комнате не было никого.
С тех пор, как исчез Ир, и мысли о нем отболели и прошли, моя жизнь разделилась на три этапа: когда Ира еще не было, когда Ир был и когда Ира опять не стало. С сегодняшней ночи начался четвертый, когда Ир начал сниться. Под подушкой осталась лежать тетрадь: Ир. Ириада. Часть первая… и девяносто шесть не мною написанных и никем не прочитанных страниц, которые с четырех сторон обросли переплетом. Только Ир знал, как отрываются эти тетради, но о нем я тоже не могу написать ни слова. В этих словах попросту не будет смысла, как не было смысла в нем самом, в том, что он делал, и чувствовал, и желал, и в том, что он появился в моей жизни, и в том, что потом исчез, — тоже не было смысла.
Но уже полночь. Одна минута, две, три… Так пройдет маленькая вечность, пройдет мимо меня. Я буду посторонним наблюдателем, но этому дню уже исполнилось десять минут. Младенец, который проживет двадцать четыре часа и больше нигде не повторится. Четвергов будет много и вторых чисел, и вторых чисел апреля, но этот день исчезнет, и я ничего не смогу сделать для него, потому что часы давно утратили свое свойство, целебное для всего проходящего. Но если бы кто-нибудь смог остановить стрелки моих часов, помог замедлить, растянуть эти несколько крошечных лет. Отдохнуть немножко, а потом дальше, дальше…
Тридцать минут, сорок, пятьдесят… Засыпаю медленно и спокойно. Мне тепло и уютно. С тех пор как исчез Ир, меня уже ничто не тревожит. Я засыпаю легко с той нелепой надеждой, что когда проснусь, все будет по-другому. Моя душа простится с матрасом и улетит. Она будет далеко отсюда, а где — никто не узнает. Может быть, я действительно проживу эту жизнь до конца. Скорей всего проживу, да еще как глупо и бестолково. Может быть, ветер дальних дорог задует живой огонь, который мог бы гореть вечно, потому что на кровати останется лежать чье-то тело. Утром оно проснется, встанет, пойдет на работу, будет прыгать в набитый автобус, расталкивая локтями такие же тела, а может быть не такие, но уж во всяком случае, не хуже. Всё. Кончаю пустые разговоры. Засыпаю… засыпаю…