Ирод
Шрифт:
— А знаешь что, царь? — обратился он к Ироду. — Мы должны тщательно расследовать, не замышляли ли чего злодеи против юноши вместо того, чтобы замышлять против тебя. У нас нет пока никакого объяснения тому, что могло побудить юношу к такому возмутительному преступлению в то время, когда он уже пользовался царскими почестями и имел все виды на престолонаследие. Здесь должны быть обольстители, которые стремятся направить легкомыслие молодости на путь преступления. Такими людьми бывают обмануты не только юноши, но и старики... Благодаря им, часто потрясаются знатнейшие фамилии и даже целые царства... Подозрителен мне этот Ферор... Он считает себя обойденным...
— Да, он недоволен мною из-за рабыни скифской, которая околдовала его, — говорил как бы про себя Ирод. — Мне даже доносили, что он хотел бежать с нею к парфянам.
— Вот-вот! Видишь! — ухватился за это ловкий грек.
Тотчас же, с «признаниями» Александра в руках, Архелай отправился к Ферору, который уже находился под негласным надзором или даже арестом, и объявил ему, что в «признаниях» Александра такая масса улик против него, что, при всем своем влиянии на царя, он не может вымолить ему помилования.
— Одно остается тебе, умереть с покаянием, — заключил Архелай, — а покаяние иногда спасает жизнь... Прибегни к любящему сердцу брата, и я помогу тебе.
Оплести Ирода было труднее, но и его Архелай оплел; а арестованный Ферор сразу сдался. И они вместе явились к Ироду. Ферор — в черном, убитый, трепещущий. Он с плачем падает к ногам брата...
— Все из-за рабыни... она с ума меня свела... Я не могу без нее жить... а ты хотел женить меня второй раз на своей дочери... я не могу... моя Ира... не разлучай нас, — бормотал он бессвязно.
Ирод вспомнил Мариамму. «Вот она... вот она, страсть... безумие... и я был такой... безумие», — бушевали в нем воспоминания, раскрылись старые раны.
— Встань! — сказал он сурово. Но Ферор не вставал.
— Прости его, милосердный царь! — заговорил тут Иродов искуситель. — Покорись голосу природы, — умолял Архелай. — И я также претерпел от моего брата еще больше кровных обид, но все же внял голосу природы, заглушающему в нас призывы к мести... В государствах, как и на телах, образуются вредные наросты: их надо лечить, а не срезывать.
— Встань, Ферор! — повторил Ирод. — Уходи пока, я подумаю...
Ферор ушел.
— Но Александра я не прощу, если ты даже простишь! — с напускным негодованием снова заговорил каппадокийский плут. — Я не оставлю моей дочери у такого злодея, я увожу ее домой, к матери.
Тут уже Ирод стал защищать своего сына; но негодующий плут не сдавался.
— Нет, добрый царь, не защищай злодея! — продолжал настаивать Архелай. — Уж если так, то сам выдай мою дорогую дурочку, за кого пожелаешь, только не за Александра... Мне важнее всего сохранить фамильный союз с тобою.
— Ну, так и быть, — подался Ирод, совсем оплетенный, — ты, царь Архелай, прими из моих рук моего сына, как подарок, если не расторгнешь его брака с твоей дочерью... Ведь у них уже есть дети, и мой юноша так нежно любит свою жену... Если твоя дочь останется при нем, то она удержит его от дальнейших ошибок, а раз она оторвана от него, то это может повести его к отчаянным поступкам. Бурные порывы юности смягчаются, именно, под влиянием семейных чувств.
Архелай... неохотно... согласился!
— Радуйся, птичка моя! — с лукавой улыбкой вошел он к дочери, которая с рыданиями бросилась ему на шею. — Я возвратил тебе твоего Александра... Утри же глазки.
XXIV
Ловкое посредничество Архелая утешило бурю, бушевавшую в душе Ирода. Миротворец был осыпан подарками: он получил от Ирода золотой трон, осыпанный драгоценными камнями, несколько евнухов, красивую наложницу, по имени Паннихия, и семьдесят талантов золотом. Свита его была также щедро одарена, да и родственники Ирода не отстали от царя в своей щедрости.
В заключение, чтобы дать своему гостю эстетическое наслаждение в римском духе, Ирод назначил гладиаторские состязания в иерусалимском цирке. Этот цирк-амфитеатр был сооружен Иродом вслед за возобновлением храма и постройкою дворца с замком Антония. Для гладиаторских боев доставлены были из Аравии и Нубии великолепные львы, тигры и другие дикие звери. Из Греции и Рима приглашены были за огромное вознаграждение гладиаторы, наездники, музыканты. Самое здание было украшено воинскими трофеями и римскими легионными орлами.
В назначенный для состязаний день амфитеатр был весь занят зрителями, большею частью из придворной знати, уцелевшей от последних казней, друзьями и приближенными Ирода, знатными идумеями, самарянами и прибывшими из Галилеи, из Цезареи и других городов. Но из природных иудеев и жителей Иерусалима было очень не много: истые иудеи ненавидели эти кровавые языческие зрелища, на которых людей бросали на растерзание диким зверям.
Когда Ирод и Архелай заняли свои места в царской ложе, распорядитель игр, по знаку Ферора, приказал нубийцу-сторожу, на попечении которого находился огромный африканский лев, отворить железным шестом дверь, за которою в своем каменном логове помещался страшный нубийский зверь. Перед предстоявшим состязанием льва не кормили более суток и держали в подвале, лишенном на это время света.
Увидев отворенную дверь своей тюрьмы, лев с громовым рычанием радости выпрыгнул на арену. Но свет ослепил его, и он на минуту остановился, не двигаясь, а только ощетинив косматую гриву и колотя по бокам упругим хвостом.
— Какой красавец! — невольно воскликнул Архелай, любуясь зверем. — Но найдется ли для него противник?
— Найдется, — с улыбкой отвечал Ирод. — Мне уже о нем говорили, хотя я сам еще не видал его.
Настала мертвая тишина. Весь амфитеатр замер. Вдруг послышался звонкий отчетливый голос Ферора: