Исцеляющая любовь
Шрифт:
Профессор, ни словом не обмолвившись о вчерашней работе, немедленно углубился в захватывающие особенности аминокислоты под названием аргинин. Он понимал, что студенты мучаются неизвестностью, и они это видели. От этого общее напряжение лишь усиливалось.
Наконец, секунд за тридцать до конца лекции, Пфайфер глубоко вздохнул и спокойно объявил:
— Да, насчет вашей работы. Мне очень приятно вам сообщить, что среди вас есть те, кто показал очень высокий результат. Двоим я поставил девяносто восемь, а одному даже
Профессор выдержал паузу, перевел дух и продолжил:
— Конечно, были и такие, кто — как бы это выразиться? — еще не совсем уловил суть предмета. Достаточно сказать, что самую слабую работу я оценил в одиннадцать баллов. Но в целом отмечу, что большинство сгруппировались где-то в районе пятидесяти пяти и имеют все шансы успешно сдать курс в целом.
Зал наполнился взволнованным шепотом. На прощание Пфайфер объявил:
— Оценки будут вывешены на обычном месте завтра рано утром. Всего хорошего, джентльмены.
Он развернулся и вышел.
Вслед за ним в коридор потянулись и студенты, и все слышали, как Питер Уайман сказал:
— Интересно, что я такого упустил, что не заработал этого последнего балла?
Профессор Пфайфер имел обыкновение являться на факультет не позднее шести часов утра, с тем чтобы несколько часов до лекций посвятить исследовательской работе в тиши лаборатории. После зачетов он вывешивал оценки на доске объявлений возле аудитории, из деликатности обозначая лишь инициалы студентов, после чего удалялся к себе в лабораторию.
Надо ли говорить, что на другое утро ранних пташек оказалось множество? Бледный полукруг небесного светила еще только показался над горизонтом, а пять или шесть человек уже вышли к стене, получившей с недавних пор наименование «Стены плача».
Другой традицией было то, что студенты, даже некурящие, узнав свою оценку, прижигали собственные инициалы кончиком зажженной сигареты.
Барни появился в семь часов. Беннет уже был на месте.
Он не улыбался.
Но и не хмурился.
— Ну, Ландсманн, какой счет?
— Ливингстон, — серьезным тоном ответил приятель, — у нас с тобой — серединка на половинку. Вот, смотри!
Он показал на список, в котором шесть имен уже были сокрыты от посторонних глаз. Среди них — обладатели невероятных девяноста девяти и девяноста восьми баллов. Против одиннадцати баллов и пары средних результатов еще курился дымок.
— Во сколько же ты пришел, Бен?
— Без четверти, и эти дырки уже были тут. Мы с тобой, похоже, следуем принципу греческой философии — «ничего слишком». У меня семьдесят четыре. А у тебя — семьдесят пять.
— Откуда ты знаешь? Мне только что пришло в голову, что у нас с тобой инициалы одинаковые.
— Не волнуйся. Я подписал работу полным именем — Беннет А. Так что семьдесят четыре — у меня.
Лицо Барни снова обрело румянец.
— Эй, Ландсманн, а мы с тобой молодцы! И как же мы с тобой заметем следы?
— У меня при себе традиционное орудие.
— Ты же не куришь!
— Нет, конечно, но иногда хожу на свидание с недостаточно просвещенными юными леди, которые дымят.
Из внутреннего кармана пиджака он извлек серебряный портсигар. Достав тонкую, длинную сигарету, он зажег ее такой же серебряной зажигалкой. На обоих предметах была монограмма — или клеймо.
— Вот это штучка! Бен, дай-ка посмотреть!
Тот протянул ему портсигар. На крышке было тиснение в виде круглого вензеля с серебряной литерой «А» на бронзовом фоне.
— А что это?
— А, это вещь моего отца. Он служил офицером в Третьей армии Паттона.
— Круто! — зацокал языком Барни, — Мой отец служил на Тихом океане и ничего подобного не привез. А что твой отец…
— Ладно, пошли, — перебил Беннет, — пора завтракать. Давай выжги наши инициалы, и пойдем отсюда.
Он протянул Барни сигарету. Тот быстро пробежал глазами список в поисках Лориной оценки.
Ее инициалов не было. Точнее сказать — их не было среди оставшихся нетронутыми. Следовательно, она или выполнила работу блестяще, или провалилась.
12
— И какой же у тебя результат по биохимии?
— Неплохой.
— Перестань, неужели мы будем друг от друга таиться? В конце концов, я же твой будущий муж!
— Кстати, Палмер, позволь тебе напомнить, что я еще не давала официального согласия.
— Ладно-ладно, доктор. Сдаюсь! Скажи-ка лучше, что ты делаешь в День благодарения?
— Занимаюсь, что же еще?
— Ну, это понятно. Но какая-то передышка тебе тоже нужна! Даже смертникам в тюрьме в День благодарения разрешается есть индейку.
— Вообще-то, — сказала Лора, — мы с Барни и еще кое-кто из наших однокурсников думали организовать в столовой общий стол и сделать вид, что мы одна семья. Но в последний момент кое-кто отказался.
— И кто именно?
— Ну, Беннет летит домой в Кливленд, чтобы день или два провести со своими…
— Как экстравагантно! Он, по-видимому, не бедствует.
Лора кивнула:
— Похоже на то, если судить по его гардеробу. А потом и Ливингстон отпал.
— Едет к своим в Бруклин?
— Он не сказал. Вообще-то он в последние дни ведет себя как-то странно…
— Может, за что-то на тебя обижен?
Она пожала плечами:
— Не думаю, разве что злится, что я не сообщила ему свою оценку по биохимии.
Палмер попытался застать ее врасплох:
— А какую ты получила оценку?
— Я тебе уже сказала, Палмер, — отрезала Лора. — Неплохую.