Исчезающий гном
Шрифт:
У Джонатана, однако, как выразился Профессор, дорога была уже отчасти в крови. Ему казалось, хотя он мог ошибаться, что путешествия придают человеку романтический вид – дают ему то, что Теофил Эскаргот назвал бы bonafides . Джонатан представлял себе, что сидит босиком, в старой треуголке, на краю пристани на Пиратских островах, потягивает ром и ведет светский остроумный разговор с одноглазым человеком с попугаем на плече. Он воображал, что стремительно идет вдоль городка Твомбли и что его глаза окружены теми самыми морщинками, которые возникают от долгого пребывания на солнце, а карманы набиты странными золотыми монетами, награбленными у королей Океании.
Часть его существа, однако, подозревала, что если
Однако в это спокойное утро, копошась на причале, в то время как на востоке из-за холмов потихоньку вылезало солнце, он слегка завидовал Профессору. Тому не было дела до приключений или до того, чтобы стать кем бы то ни было. Ему вполне хватало походов за особыми разновидностями речных устриц или подсчета цветов в радужных ледяных потоках Лунных гор. Профессору хватало науки. И по сути, более чем хватало. Он никогда не переставал находить все новые чудеса, которые необходимо исследовать.
Занимавшийся день уже был теплым. С гор в долину дул легкий ветерок, вызывая у Джонатана такие ощущения, какие, по его представлениям, должен был вызывать ветер, подгоняющий торговые корабли. Этот ветер нес с собой запах летних цветов и затхлый, травянистый запах реки. Ветерок был как раз подходящим для того, чтобы сдувать волосы с глаз Джонатана и шелестеть листьями в кронах дубов. По пути вниз по реке этот ветерок будет дуть им в спину – безусловное преимущество, если беспокоиться о времени. Но впрочем, о времени Джонатан беспокоился меньше всего, поэтому решил не поднимать парус. Они с Ахавом пробирались по тропинке, ведущей через луг за Вдовьей мельницей. Идти было тяжело, потому что благодаря какому-то чуду природы ночью вылупился из икринок чуть ли не миллион маленьких жаб и все они двигались через луг, чтобы ознакомиться с рельефом местности. Джонатану и Ахаву приходилось все время быть начеку, чтобы не наступить на какую-нибудь из них. Джонатан на минуту остановился и, подхватив горсть жаб, посадил их Ахаву на спину, чтобы подбросить этих малявок до реки. А еще ему хотелось увидеть, какое лицо будет у Профессора, когда тот увидит собаку, нагруженную жабами: в профессорском мозгу грянет буря предположений и рассуждений.
Река текла вдаль, выгибалась излучиной; ее гладкая, как стекло, поверхность лишь изредка искажалась небольшим водоворотом или воронкой в том месте, где плеснула рыба. Прибрежная трава была усыпана бусинками росы, сверкающими в лучах только что поднявшегося солнца. Это был один из тех дней, которые придавали Джонатану решимости впредь вставать вместе с солнцем просто ради того, чтобы насладиться утром. Подобные идеи, разумеется, испарялись так же быстро, как роса на траве, а поздним вечером намерение спать до полудня привлекало его ничуть не меньше, чем здесь, на лугу, намерение подняться рано утром.
Он продолжал брести за Ахавом и наконец вышел на пристань. Развлечения ради Джонатан решил проверить перемет, который Тэлбот ставил на форель, привязывая его к одной из широких балок, поддерживающих причал. Тэлбот имел обыкновение проверять крючки каждое утро часов в семь, прежде чем приступать к изготовлению сыра. Они неизменно были пустыми. Сначала Тэлбот использовал в качестве наживки куски старого сыра – что было, в общем-то, неплохой мыслью, – но сыр так быстро рассыпался на крошки, что крючки оставались без наживки в течение двадцати трех часов в сутки. В конце концов Тэлбот решил, что куски желтой резины послужат не хуже сыра, и вскоре удостоверился, что на резину можно положиться – она будет исполнять свои обязанности и не уплывет прочь. Результат, однако, практически ничем не отличался от предыдущего. Профессор сказал, что, похоже – по крайней мере с научной точки зрения, – куски желтой резины действуют на рыбу примерно так же, как тубы действуют на медведей и гоблинов, и что Тэлботу не помешало бы немного лучше изучить ситуацию, прежде чем возлагать слишком большие надежды на резиновый сыр.
Сейчас же в воде копошилось около полудюжины форелей, собравшихся вокруг одного из плавающих на поверхности резиновых сыров и разглядывающих его так, словно он вызывал у них недоумение. На глазах у Джонатана одна из форелей отплыла в тень, а потом вернулась с двумя своими товарками, которые, как и все остальные, принялись плавать вокруг фальшивого сыра, не сводя с него глаз. Профессор подошел к Джонатану посмотреть, что его так заинтересовало.
– Эти форели, похоже, изучают резиновый сыр Тэлбота, – заметил Джонатан. – Интересно, на какие мысли он их наводит – на научные или философские?
– Почти несомненно на философские, – ответил Профессор. – Они делают выводы о природе такого зверя, который подвешивает под причалом куски резины.
– Тогда они могут заключить только то, – сказал Джонатан, – что мы – раса придурков. Они подсчитают нашу значимость с точки зрения висящего здесь резинового сыра. Возможно, нам следует опустить на веревке книгу либо подвесить какой-нибудь символ технического прогресса вроде компаса, стеклянного шарика или куска мыла.
– Это только ухудшит положение. Они начнут гадать, почему мы произвели подобные чудеса, а потом сбросили их в воду.
Примерно в это время из зеленых глубин реки поднялась стая длинных извивающихся, словно резиновые, речных кальмаров. Форели бросились от них врассыпную. У кальмаров были большие круглые выпученные глаза и дюжина волочившихся сзади щупальцев. На какое-то мгновение они застыли совсем рядом с поверхностью, огляделись, а затем опять исчезли в глубине, оставив резиновый сыр Тэлбота одиноко болтаться под напором течения.
– Там, внизу, должно быть, происходит уйма всего такого, о чем мы ничего не знаем, – заметил Джонатан. – Вот было бы странно жить при таком зеленом неустойчивом свете. На мой взгляд, тут слишком много теней.
– Я не уверен, что соглашусь с тобой. – Профессор вернулся на корму плота. – Я сейчас работаю над чертежами устройства, очень похожего на аппарат Эскаргота. Своего рода подводная лодка. Представляешь, что бы ты увидел, находясь в ней.
Они позанимались всякой ерундой еще с полчаса, потом отвязали плот и выплыли на середину реки. Мимо в каноэ проплыли двое рыбаков в шляпах с обвисшими полями. Они курили трубки и тащили за собой рыболовные лесы. Выступающий вдали берег вскоре скрыл их из виду. Джонатан наблюдал за тем, как городок Твомбли становится все меньше и меньше, и наконец, перед тем как и они тоже обогнули этот выступ, увидел юного Тэлбота – с тубой и со всем прочим, – который спускался по тропинке к пристани, чтобы проверить свои крючки. Тэлбот помахал им издалека рукой, и когда плот уже поворачивал, выходя за пределы участка, просматривавшегося из деревни, до них донеслась одна печальная, отдающаяся эхом нота, вырвавшаяся из горла его тубы, – грустный и далекий прощальный звук.
Джонатан немедленно почувствовал, что в теплой тишине этого утра его наполняет не бодрость и изобилие ожиданий, как он надеялся, а тоска по дому. Профессор нарушил тишину, стукнув слегка кофейником о банки с маслом и вареньем. Когда же он разрезал на куски буханку свежего хлеба, запах хлеба и кофе показался Джонатану запахом самой жизни. И поскольку он никогда не отступал перед лицом чего-либо столь значительного, как жизнь, он набросился на огромный ломоть хлеба, намазанный яблочным маслом. Затем он опрокинул чашечку кофе, и сочетание кофе и хлеба эффективно развеяло то мрачное настроение, в которое Джонатан, казалось, погрузился. Если уж на то пошло, он решил забросить свою собственную лесу и поймать парочку тех форелей, что насмехались над резиновым сыром Тэлбота. К концу завтрака городок Твомбли вполне мог остаться в тысяче миль от них, и Джонатану казалось, что будущее обещает ему нечто неопределенно-великое.