Исчезновение

Перек Жорж

СПЯЩИЙ ВООЗ [187]

Усталый, лег Вооз у своего гумна.Весь день работали, и он трудился тоже,Потом обычное себе устроил ложеУ вымеренных куч отборного зерна.Немало ячменя собрал он и пшеницы,Но жил как праведник, хотя и был богат;И в горнах у него не распалялся ад,И грязи не было в воде его криницы.Серебряным ручьем струилась бородаУ старца щедрого. Коль нищенка, бывало,Упавшие с возов колосья подбирала:«Побольше сбросьте ей» – он говорил тогда.Не знал кривых путей и мелочных расчетов,Одетый в белое, как правда, полотно.Для бедных доброе текло его зерно,Как из открытых всем, из общих водометов.Любил

родню и слуг, работал на земле,Копя, чтоб отдавать, хозяин бережливый.А жены думали: «Пусть юноши красивы,Величье дивное у старца на челе».Тот возвращается к первичному истоку,Кто в вечность устремлен от преходящих дней.Горит огонь в очах у молодых людей,Но льется ровный свет из старческого ока.

187

Пер. Н.Рыковой.

* * *

Итак, Вооз лежал у своего гумна.Окончен страдный день – и в сладостной истомеВокруг него жнецы заснули на соломе…То было в давние, иные времена.Израиль жил в шатрах, согласно выбираяСудью для всех племен. Земля, еще храняСледы каких-то ног чудовищных, со дня,Как миновал потоп, была совсем сырая.

* * *

И как Иаков спал и как Юдифь спала,Так ныне спал Вооз. И над скирдами хлебаЧуть приоткрылась дверь раскинутого неба,Чтоб греза странная на спящего сошла.Увидел он, дивясь, как у него из чреваПотомков длинный ряд – огромный дуб восстал.И некий царь вещал внизу под сенью древа,И некий бог вверху в мученьях умирал.Но голосом души в смятенье и в испугеВооз шептал: «Увы! Обманчив сонный бред.Я прожил более восьмидесяти летИ сына не имел; и нет моей подруги.От ложа мужнего ты взял ее, творец,И на твоем она теперь почиет ложе.Но, разлученные, мы с нею слиты все же:Она во мне жива, а я почти мертвец.Потомство от меня? Ужель поверю бреду?С мечтой о сыновьях проститься мне пора.Да, юность нам дарит чудесные утра,Из ночи день встает и празднует победу.Но вот я одинок, мой вечер подошел,И, старец, я дрожу, как зимняя береза.К могиле клонится теперь душа Вооза,Как тянется к ручью на водопое вол».Так говорил Вооз, и в небосвод полночныйНезрячий взор его был смутно устремлен.Как розы под собой не видит ясень мощный,

* * *

У ног своих жены еще не чуял он.

* * *

Пока Вооз дремал, совсем неподалекуМоавитянка Руфь легла, открывши грудь,И сладко маялась, и не могла уснуть,И с тайным трепетом ждала лучей востока.Вооз не знал, что Руфь у ног его легла,А Руфь не ведала, какой послужит цели.Отрадно и свежо дышали асфодели;По призрачным холмам текла ночная мгла.И ночь была – как ночь таинственного брака;Летящих ангелов в ней узнавался след:Казалось иногда – голубоватый свет,Похожий на крыло, выскальзывал из мрака.Дыханье спящего сливалось в темнотеС журчаньем родников, глухим, едва заметным.Царила тишина. То было ранним летом,И лилии цвели на каждой высоте.Он спал. Она ждала и грезила. По склонамПорою звякали бубенчики скота;С небес великая сходила доброта;В такое время львы спускаются к затонам.И спал далекий Ур, и спал Еримадеф;Сверкали искры звезд, а полумесяц нежныйИ тонкий пламенел на пажити безбрежной.И, в неподвижности бессонной замерев,Моавитянка Руфь об этом вечном дивеНа миг задумалась: какой небесный жнецРаботал здесь, устал и бросил под конецБлестящий этот серп на этой звездной ниве?Виктор Гюго

ТРИ ПЕСНИ

приемного сына Майора Опика [188]

ПОКОРИСЬ, МОЕ ГОРЕ

Покорись, мое горе, в далеком углу затаясь,Так хотела ты, Ночь, свою подавляя зевотуНа

предместье упала гниющего воздуха вязь,Здесь родив тишину, там – страдания, боль и заботу.Покорись, мое горе, и руку сожми мне сильней,Чтобы шип удовольствия стал гильотиной любви,Чтобы яд я черпал из глубин карнавальных огней,Чтобы гнусная магма в банальной кипела крови.На далеком балконе забвения годы торгуют собой,И одежды их стали огромной вонючей дырой,Пораженья улыбку со дна извлекает прибой.Аполлон умирает под аркой высокой стены,Ночь из парка прядет свои черные, черные сны,Белоснежной любви простыня тянет к дням, что тоскою полны.

188

Пер. Л.Губаревой.

АККОРДЫ

Стань космос дворцом, где в тиши обитаетПоддержка и странные мысли рождает.Прохожий там скрещивал символ разлукиИ рога лесного глубинные звуки.Там бой барабанов, замешанный магмой,Массивный, глобальный, и мраком глубокимСоседствует с радугой, черной и алой,Сияющий звуком и духа пороком.И ветер нежнейший, как плоть олененка,Зеленый, как поле, гобоями звонкийСменяется гнилью дыханья подонка.Воспой розмарином, жасмином беспечнымВосторги любви, как река, быстротечной,И саваном белым укрой бесконечным.

КОТЫ

Блестящие любовники… коты,Могучие, но с пульсом ледяным,Их нежность, словно дерзкие мечты,Когда сидим за кругом игровым.Хотя нежны, хотя и холодны,Как игорный азарт их любим мы.Крадется в тихий угол белый кот,С ума-палатой, ворохом забот.О Стикс, не он ли жеребенок твой,Которого посмертного поройПлутон рабам мечтает предложить,Чтоб их в чертог провечный проводить.Высокомерен, хоть в душе дрожит,И мнит: он – Сфинкс, с тоской Сахары слитый,Который забывается в Забытом —И этим сном безмерно дорожит.Потрется он спиной – и блеск искристыйТо золотом сверкает, то алмазом,А он глядит, как триумфатор истый,Божественным и потаенным глазом.

ГЛАСНЫЕ [189]

А – черный, белый – Е, И – красный, У – зеленый,С – синий… Гласные, рождений ваших датыЕще открою я… А – черный и мохнатыйКорсет жужжащих мух над грудою зловонной.Е – белизна шатров и в хлопьях снежной ватыВершина, дрожь цветка, сверкание короны;И – пурпур, кровь плевка, смех, гневом озаренныйИль опьяненный покаяньем в час расплаты.У – цикл, морской прибой с его зеленым соком,Мир пастбищ, мир морщин, что на челе высокомАлхимией запечатлен в тиши ночей.О – первозданный Горн, пронзительный и странный.Безмолвье, где миры, и ангелы, и страны —Омега, синий луч и свет Ее очей.Артюр Рембо

189

Пер. Е.Бекетовой.

11

Глава, предназначение конца которой – задобрить Великого Маниту [190]

Прочитав, Ольга всмотрелась по очереди в лице Амори, Саворньяна, Аугустуса, Скво, затем глубоко вздохнула. Никто не проронил ни слова. Ясным здесь ничто никому не показалось. Каждый смаковал свой мадригал, стараясь уловить нить, приметить знак.

– Я сказал не так давно, что нам помог бы сейчас Шампольон. Но один Шампольон нас, пожалуй, не устроит, – сказал, оглушенный, Аугустус, – нам нужна еще и помощь Хомского…

190

На языке индейцев-алкогнитов Северной Америки – дух, бог, обозначение таинственной колдовской силы, а также личных духов-покровителей.

– Или, скорее, Романа Якобсона; он высказал бы нам свое структуральное мнение относительно «Котов», [191] произведения, которое он некогда анализировал!

– А почему не Бурбаки? [192]

– Почему не УЛиПО?

– Поразительно, совершенно поразительно, – бормотал в своем углу Амори.

– Что? – поинтересовался Артур Уилбург Саворньян.

– «A – черный, белый – Е» Артюра Рембо: хотелось бы усматривать в этом сигнал!

191

Имеется в виду стихотворение Шарля Бодлера «Коты», приведенное выше, которое Роман Якобсон подверг такому детальному анализу, что этот факт стал в литературоведении показательным.

192

Бурбаки Никола – собирательный псевдоним, под которым группа французских математиков (Андре Вейль, Ан-ри Катран и др.) опубликовала, начиная с 1939 г., ряд трудов мирового значения.