Искатель, 1997 № 10
Шрифт:
— Давай, давай! — Ручкин помахал оружием перед прокурорским носом так близко, что тот унюхал запах оружейного масла, и очередная волна противного страха омыла его липким потом.
Загрузив прокурора под стол, старик повернулся к судьям.
— Прошу, ваша честь! — Пустой неморгающий глазок дула уставился на госпожу Юдину. Та вдруг для чего-то стала собирать в стопку лежавшие перед ней бумаги. Было видно, как дрожат холеные пухлые руки и трясется полуоткрытая челюсть. Все, что еще недавно делало женщину привлекательной — яркая косметика, аккуратно уложенный
— Оставьте бумаги! — Ручкин терял терпение и потому резко повысил голос. — Все под стол!
Три члена суда, гремя сдвинутыми с мест креслами, дружно рухнули на пол.
— Вот и ладненько.
Ручкин оглядел пустой зал. Посмотрел на клетку. Немцев, которого уже начало ломать затянувшееся воздержание, стоял, держась за прутья решетки и дрожал всем телом, как пес, которого искупали в ледяной воде.
— Теперь слушай ты, паскудник. Я не суд и не прокурор. Я — народ. Потому у меня свой закон. Приговор ты знаешь. Сейчас я его приведу в исполнение. Вот так, сученыш. Вот так.
Что сказать еще Ручкин не знал. Да и не слова требовались, а дело.
Немцев, скользя руками по прутьям решетки, сполз на пол клетки, оказался на коленях. Лицо его подергивали гримасы мучений. Трудно было угадать, что его казнило сильнее — боль, которую причиняла ломка, или страх перед смертью, которая смотрела в глаза.
— Не на-а-до! Я не хочу!
Ручкин увидел, как под Немцевым растеклась большая темная лужа. Просочившись через металл ограждения, жидкость тонкой струйкой потекла на пол зала судебных заседаний.
Ручкин легко, как мячик, швырнул гранату в клетку, перебросив ее через Немцева.
Взрыв тугой волной прокатился по залу. Со звоном вылетели стекла из окон, посыпались наружу. С потолка, выбитая осколками, полетела известковая пыль. Сизый вонючий дым пополз по полу, наполняя помещение.
Мощным ударом взрывчатки и рваного металла Немцева швырнуло на решетку. Одна рука, отцепившись от стального прута, вылетела из клетки и теперь торчала вперед, будто просила подаяние.
— Вылезайте!
Голос Ручкина звучал устало.
Первым поднялся с пола прокурор. Он увидел, что старик стоит посреди зала и держится за плечо. Один из осколков задел его, но рана была не глубокой.
— Сочиняйте постановление, господин Волков! — Ручкин впервые за все время улыбнулся. — Уголовное дело по статьям двести пятая — терроризм и двести шестая — захват заложника. Я точно называю, господин прокурор? Прибавьте отягчающие обстоятельства. Преступление совершено с использованием оружия и боеприпасов. Мера пресечения — содержание под стражей… А вам, госпожа Юдина, своя работа. Как я знаю, вы очень строгая. Ну, даже очень. Вам меня судить. Думаю, припаяете мне на всю катушку. На вышку не замахнетесь — закон не позволит. Нонче он у вас гуманный — убивай, а тебя никто и не тронет. Верно? Значит, пятнадцать лет наскребете. — Ручкин помотал пистолетом, направил его на судью. — Как маньяку Тряпкину. Ведь это вы его судили? Он сколько баб ухлопал?
Вопрос, обращенный судье, остался без ответа. Юлина, так и не поправившая парик после того, как вылезла из-под стола, олицетворяла собой Бабу-Ягу после ночной пьянки в обществе леших.
Ей было не до разговоров: оловянными глазами она следила за дулом пистолета, не смея оторвать от него глаз. Она не сомневалась — старик обязательно выстрелит. Он садист. Он — псих.
Это подтверждал запах взрывчатки, который все еще не выветрился из зала.
— Ах, Татьяна Викторовна! — Ручкин удрученно покачал головой. — Такое дело и вы забыли! Тряпкин насиловал и резал. Пятнадцать женщин пошли под его нож. И вы ему — бац! — пятнадцать лет. Так круто! По годику за каждую загубленную душу. А вот сейчас я вас…
Ручкин вдруг погладил рукой грудь, поморщился, потом нацелил пистолет в живот Юдиной. Та в ужасе закрыла лицо руками. Плечи ее затряслись.
— Да не бойтесь вы! Не бойтесь. Меня за вас другой судья осудит. На те же пятнадцать. Сколько тут убитых будет? Двое. Значит, за каждого по семь с полтиной Это только подумать, какая строгость!
…В это время улицу, прилегавшую к зданию суда, оцепила милиция. Зевак, заполнявших проезжую часть и тротуары, вытеснили из взятой под охрану зоны. Проходы перекрыли грузовиками, на которых приехал ОМОН.
Руководил операцией лично начальник Управления внутренних дел области полковник Рылов. По его командам напротив суда разместились снайперы. В окнах второго этажа над залом заседаний уголовной коллегии бойцы группы захвата готовились к решающему броску.
Полковник Рылов взял в руки мегафон. Включил питание, покашлял для проверки. Хриплый звук ворвался в щель улицы хрустом сломанного ветром дерева.
— Раз, два, три, — пытался считать Рылов, добиваясь хорошей настройки, но многократно повторенное эхо вдребезги разбило его старания, превратило слова в непонятный рык.
Ручкин прислушался к шумам, доносившимся с улицы. Понял, в чем дело. Повернулся к прокурору.
— Господин Волков, да успокойте вы их. Мы тут представление с вами сами окончим. Без милиции. Зачем она здесь, верно? Вот, возьмите.
Ручкин протянул прокурору оружие. Тот, не зная чем это грозит, испуганно отшатнулся.
— Не волнуйтесь, — Ручкин опять улыбнулся, — он не заряжен. Жалко, но патронов достать не сумел…
Волков осторожно протянул руку и взял пистолет за рукоятку, забыв даже о том, что стоило бы сохранить на нем отпечатки.
— Еще что-нибудь, господа? Нет? Тогда зовите стражу.
Ручкин ощутил глухую усталость. Он сделал дело — и силы оставляли его. Возникла неодолимая потребность лечь и заснуть. Ноги его не держали Глаза слипались, и мир затягивала пелена седого тумана. Такое с ним иногда бывало после трудного дня, когда он ложился в постель. Тело охватывала истома, и все вокруг начинало меркнуть, терять четкость очертаний. Мысли сбивались, путались, власть над сознанием брал сон.
Придерживаясь за край прокурорского стола, Ручкин опустился и лег на пол.