Искатель. 1961-1991. Выпуск 4
Шрифт:
— Вроде так…
— Только так и именно так!
— Ну а что потом?
— Потом — суп с котом, — чуть — чуть обиделся Ренат. Это для меня важно, подтверждает мою мысль. Попросту говоря, эмоциональный эффект достигается симультанно со сдвигом по временной координате.
— Действительно просто, как я, дурак, не догадался? — Матвей наконец улыбнулся. — Обычный сдвиг по координате.
— Вот ты смеёшься, а это чрезвычайно интересно!
— Кто спорит, — Матвей встал и, взял Рената за плечо. — Пошли ко мне завтракать, а то загнёшься без жратвы, симультанный ты мой.
Ренат хотел пойти, как сидел — в
— Очнись, салям — алейкум, зима на дворе!
— Неужели? — Ренат подслеповато глянул за окно. — И правда — бело…
На улице он всё приглядывался к снегу, вдруг заметил следы и обрадованно закричал:
— По кошачьим следам и по лисьим, По кошачьим и лисьим следам Возвращаюсь я с пачкою писем В дом, где волю я радости дам!И счастливо засмеялся, сморщив плоский носик. Глядя на него, Матвей заставил себя тоже засмеяться, а Карат, услышав голоса, загавкал, тут же раздался близкий вороний грай, и первая зимняя тишина заходила ходуном, рухнула, рассыпалась, и вот так они вошли в новое время года.
— Товарищи, она действительно чудеса творит, то есть без всякого преувеличения. — Семён вытер потный лоб и расстегнул воротник под галстуком.
— Что это ты, Сеня, вроде нервничаешь? — подозрительно сказал Костя.
— Ну при чём тут, при чём? — Семён ослабил галстук и укоризненно покачал головой.
Академик глубоко вздохнул и вяло откинулся в кресле.
— Хорошо, Семён Борисович, давайте её.
Семён открыл дверь и крикнул в коридор:
— Антонина Романовна, заходите, пожалуйста.
Круглолицая женщина в тёмном платке, мужском пиджаке и длинной серой юбке, в сапогах, как вошла, сразу встала у порога и опасливо оглядела кабинет, полный стеклянных шкафов с ретортами, пробирками и какими — то блестящими металлическими инструментами, какие у зубных врачей бывают. Женщина остановила взгляд па академике и его помощнике, сидевших за длинным столом, и поклонилась.
— Здравствуйте вам.
— Проходите, Антонина Романовна. — Семён легонько подтолкнул её к столу.
Женщине можно было дать и сорок лет, и шестьдесят. Она села, сжав колени, и стала теребить край пиджака.
— Ну, голубушка, расскажите о себе, — сказал академик и вдруг старчески трогательно улыбнулся.
— Чего сказывать — то, — ответила похожей улыбкой женщина, — из Семиряевки мы.
— А где трудитесь, кем?
— В совхозе у нас, скотницей, — она поправила платок и добавила: Имени Семнадцатого съезда совхоз. Речицкого района.
— Ну так, голубушка, покажите нам что — нибудь из своих умений. Академик вынул из наружного кармана пиджака очки и положил их на середину стола.
— Двигать, что ль? — опасливо спросила Антонина Романовна, кивнув на очки.
— Если сможете, — осторожно ответил академик.
— Не, очки не буду, жалко…
— А почему? — удивился он.
— Вещь нужная, а разобьются, — смущённо пояснила женщина. — Я ж как двину, они и полетят… вона… в угол, — показала она в дальний конец комнаты.
— А потише не получится? — иронично спросил Костя.
— Нет, никак не получится, — решительно
— А вы обязательно должны разозлиться? — заинтересовался академик.
— Ага, — виновато кивнула женщина. — Лучше всего — если по — настоящему. Но можно и так… невзаправду. Чтоб подумать — мол, ах ты, зараза этакая, пошла с моих глаз… Ну и тогда выходит. А лучше взаправду. О прошлом годе у нас дожди были, а асфальт эвон когда проложить обещались, ещё при Хрущёве, а всё нету его, асфальту, вот и застряла машина. С картошкой машина — то. Витьки моего, старшего. Он и так непутёвый, а тут ещё скажут — мол, все люди ездиют, а тебя, косорукого, тягачом выволакивать надо. Такое меня зло взяло — я как глянула, так её будто танком потащило — метров на десять, — Антонина Романовна засмеялась и сразу прикрыла рот ладошкой.
— Ну хорошо, хорошо, Антонина Романовна, давайте всё же попробуем… ну вот, хотя бы сей предмет, — академик поднял с пола на стол пузатый портфель. — Тут ничего нет бьющегося, не бойтесь.
— Портфель? — как будто у самой себя спросила женщина и опустила глаза. — Это ладно, это можно…
Она резко подняла лицо, из её глаз полыхнула такая ненависть, что Костя, как будто задетый взрывной волной, отшатнулся на стуле, чуть не упал. Та же волна приподняла портфель над столом, перевернула и сильно отбросила метров на пять. Он ударился в стеклянный шкаф, тот зашатался, задребезжал, но устоял. Антонина Романовна тут же вскочила и побежала поднимать портфель, бережно отряхнула его и поставила обратно.
— Извиняйте, если что…
— Антонина Романовна, если не секрет, — ласково сказал академик, — а что вы подумали про этот портфель, за что на него разозлились?
— Чего ж секретничать? — Женщина опять поправила платок. — Я подумала, будто в нём все наши семиряевские похоронки собраны. Семьдесят две за войну и ещё две нынешних, с Афганистану.
— Спасибо, — тихо сказал академик.
— А скажите, Антонина Романовна, когда вы впервые заметили у себя… дар? — спросил Семён.
— А когда Фёдор выпивать стал. В семьдесят первом году. Сорок лет мужик был как мужик — ну, выпьет на праздник, и будя. А тут вдруг заладил: «Гибнет, мать, хозяйство, пустит нас новый председатель по миру», — и так каждый день, и всё к злодейке прикладывается. Я уж ему говорила, говорила и даже бить пыталась, только он здоровый у меня бугай — поди сладь с ним! И вот, как сейчас, помню: прихожу с фермы, дело, значит, в среду, ясный день на дворе, ни праздника, ничего, а он сидит, подлюка, в обнимку с поллитровкой. Уж такое меня зло взяло! Я как глянула на ту бутылку — да пропади ты пропадём! А она, ровно птичка, порх со стола и в стенку! На мелкие кусочки! Ох, я испугалась! А Федька — тот вообще онемел, только к вечеру отошёл… Ну мы, конечно, таились, не говорили о том даже ребятам нашим… Но разве удержишься… Скоро на ферме ремонт был, ну и, конечно, ушли ремонтники, а мусор вставили. А телята — они ж дурные, тычутся в кучить, а там — стекло, железяки… Я рассердилась — и весь этот мусор сгребла… А одна наша баба увидела — пошло — поехало… Потом привыкли. Если там где бревно мешает или ещё что — иной раз зовут да ещё и деньги суют, это ж надо! — Женщина опять засмеялась тихо и смущённо.