Искатель. 1966. Выпуск №3
Шрифт:
Он кончил песню. За дверью всхлипывала Нюрка. Он хотел объяснить Конопатому, что такое самолет. И еще Антошину хотелось спеть ему на прощание (какое страшное слово — прощание!) любимую песню Ильича «Замучен тяжелой неволей». Он хотел спросить разрешения Конопатого. Но тот, словно только и дожидался конца песни про еще не родившегося героя-матроса.
Тихий вздох. Ладонь, еле сжимавшая руку Антошина,
Антошин окаменел. Он не помнит, сколько времени он просидел молча, не смея шевельнуться. Глаза у Конопатого были раскрыты, как у солдата, не боящегося смотреть прямо в лицо смерти. Он лежал с чуть приоткрытым ртом, торжественный, прямой, как жизнь, которую он прожил.
Антошин закрыл покойнику веки, уложил на его груди его неостывшие, еще послушные руки и почему-то на цыпочках направился к двери. Сделав несколько шагов, он вернулся к койке, снял со стенки, сложил вчетверо, засунул себе за пазуху портрет Маркса и вышел в коридор.
У самых дверей стояла с заплаканными глазами Нюрка.
Из номера напротив выглядывал с мандолиной в руке господии Колесов, взлохмаченный, с голой грудью, густо покрытой светло-рыжей шерстью, выглядывавшей из темно-вишневого халата с бранденбурами и кистями, тяжелыми, как у полкового знамени.
— Умер? — всплеснула Нюрка руками, увидев Антошина. Он молча кивнул головой. Нюрка перекрестилась.
Немного поразмыслив, шулер переложил мандолину из правой руки в левую и тоже перекрестился.
Страшась Шуркиных расспросов, Антошин, минуя подвал, прошел прямо на улицу.
На Страстной уже шипели чуть зеленоватые огни газовых фонарей. На базаре перед монастырем запоздалые мужики торопливо запрягали застоявшихся лошадей с торбами на шеях в заваленные соломой розвальни.
Далеко-далеко, за Тверской заставой, догорал неяркий зимний закат в черной и толстой раме Триумфальных ворот. Где-то, по-видимому, у самого поворота со Страстной на Малую Дмитровку, сварливо гудел паровичок, обдавая тучами сажи пассажиров всех четырех своих вагончиков. Москва жила обычной вечерней жизнью. Тротуары кишели прохожими разного чина и звания. Трюхали ваньки, гремели бубенцами тройки, пары с отлетом. С гиком, обдавая прохожих комьями грязного снега, проносились лихачи. Гудели колокола Страстного монастыря, Дмитрия Солунского, на Богословском, на обеих Дмитровках, на Никитских.
И никто-никто не знал, кроме Антошина, что совсем рядом, на Большой Бронной, в меблированных комнатах вдовы старшего унтер-офицера Четвериковой Зои Федоровны только что навсегда закрыл свои орлиные очи один из тех людей, кому всегда будет благодарна будущая великая, свободная и могучая Россия.
Уже поднимались по скрипучим ступенькам в Зойкины меблирашки полицейские чины, чтобы удостовериться, что государственный преступник Розанов Сергей Авраамиевич, из духовного звания, имевший от роду двадцать шесть лет и два месяца, действительно умер, и составить на сей предмет надлежащие документы за надлежащими подписями и печатями. А он лежал под убогим одеялом на убогой деревянной кровати, со спокойным, гордым и счастливым лицом человека, который точно знал, что не напрасно прожил свою короткую жизнь…
Автор этих строк желал бы себе такой же счастливой смерти.
Борис Зубков, Евгений Муслин
НЕМАЯ ИСПОВЕДЬ
Фантастический рассказ
I
«18
«21 мая 19.. года. Убит выстрелом в сердце сеньор Убико Хорхе. Вдовец 54 лет, он жил одиноко в своем доме на Праса ду Комерсио. Убийство по личным мотивам — ревность, нарушение брачного обещания и т. п. — крайне маловероятно. По мнению экспертов, несчастного застрелили из винтовки фирмы «Голланд и Голланд» с оптическим прицелом. Уже после кончины злодеи тщательно обрили голову трупа и смазали ее какой-то сильно пахнущей мазью. Цель подобных манипуляций абсолютно непонятна и загадочна. Сеньор Убико Хорхе известен своими крупными инженерными работами в химической промышленности. Его последнее изобретение, работу над которым прервала смерть, должно было принести немалую прибыль фирме, ценнейшим специалистом которой являлся покойный. В некоторых, обычно хорошо информированных кругах убийство Хорхе связывают с весьма загадочными исчезновениями еще двух наших видных изобретателей…»
II
— Ради бога, посмотрите, не идет ли по левой аллее человек в синем плаще? У вас молодые глаза, вы видите далеко. Да не так, черт возьми, не оборачивайтесь! Я научу вас, как надо смотреть. Разглядывайте облака, смотрите вверх и поворачивайте, медленно поворачивайте голову… Теперь один взгляд, только один, вниз и наискосок… Вот так.
— Аллея пуста.
— Значит, у меня двадцать минут передышки. Я хорошо научился следить за тем, что происходит за моей спиной. Тысячи приемов. Годятся витринные стекла, зеркала парикмахерских, даже полированные двери. Особенно удобны окна в вагонах подземки… Что я болтаю. Не обращайте на меня внимания. Я просто болен, да, болен… Смотрите, смотрите. Нет ли поблизости полицейского с маленькими рыжеватыми усиками?
— Вы боитесь полицейских?
— Не всех. Только того, кто с рыжими усиками. Он тоже один из этих. Что там чернеет?.. Куда вы смотрите… Вон там, между двумя кустами.
— Это всего лишь решетка парка.
— Не стоит ли за ней автомобиль?
— Если вас действительно преследуют, то проще оставить машину за углом, а не выставлять ее напоказ.
— Вы младенец. Так удобнее стрелять.
— Понимаю. У вас в карманах весь наличный золотой запас Национального банка? В слитках или монетами?
— Плохая шутка, А теперь идите, идите. Проваливайте!
— Давно ли вы купили эту скамейку, сеньор? Почему вы не повесили на ней плакат «Частная пристань»?
— Если вы хотите поджариться на костре, разожженном для другого, оставайтесь.
— Я неплохо боксирую, и во мне двести фунтов. Я остаюсь.
— Спасибо. Видимо, ваше благородство простирается настолько далеко, что вы даже не потребуете от меня никаких объяснений?
— Мало держать в руках бутылку, сеньор, надо еще ее раскупорить. Хотя кое-что узнать бы не мешало…