Искатель. 1967. Выпуск №5
Шрифт:
— Ну-ну, как знаешь, — протянул верзила и теперь уже посмотрел на Адьку.
Он посмотрел на него в упор, словно оценивал Адькины физические, финансовые и прочие возможности.
— Как знаешь, — повторил он и пошел к танцплощадке, преуспевающий бог побережья. Акробатка пересела к Адьке.
— Мы как-то и не познакомились, — сказал Адька. — Меня Адик зовут, или Адька, дурацкое имя, где только его мои старики откопали.
— Лариса, — сказала акробатка. — Тоже не блеск. Пойдем. Походим.
Они прошли в аллею из подстриженных темно-зеленых кустов, здесь было полутемно, на скамейках сидели парочки,
Потом они свернули в боковой переулок, и асфальт сразу кончился.
Неровный, избитый ямами булыжник переулка сбегал вниз, к Кубани, и сама Кубань мерцала вдалеке в лунном свете, как лунная лента.
— Осторожно иди, — сказала Лариса, — тут ноги с непривычки сломаешь.
Она сняла туфли и пошла босиком.
— Земля прохладная, — пожаловалась она. — простуду можно схватить.
— Фокусником надо быть, чтоб здесь простуду схватить, — сказал Адька.
Стены саманных домов белели в темноте. Каждый дом был отгорожен забором, и за каждым забором, когда они проходили, надрывался пес.
— Почему окна темные? — спросил Адька. — Неужели спят?
— У нас рано спать ложатся, — сказала Лариса.
Адька споткнулся и через несколько шагов снова.
Ботинок начал шлепать по камням, Адька понял, что оторвал подметку.
— Подметку оторвал на импортных корочках, — сказал он. — Придется завтра искать другие.
— Снеси на рынок, — сказала акробатка. — Там безногий дядька тебе сразу сделает.
— На море завтра пойдем? — спросил Адька.
— Я завтра на «Волге» к лиману уеду с мальчиками. Будем в палатке жить, — сказала рассеянно Лариса.
— Это что за мальчики? — спросил Адька.
— Так… мальчики, — нехотя сказала Лариса. — Один хороший мальчик. Изумруд.
— Ну-ну, — мужественно сказал Адька. — Я тоже скоро уеду. Уеду куда-нибудь деньги мотать.
— Зачем мотать? — сказала акробатка. — У меня никогда денег не было, и я не знаю, как их мотать.
— Ну конечно, — сказал Адька. — Платье на тебе модерн и все прочее.
— Я это платье сама сшила. А чтоб туфли купить, два месяца голодом сидела. Ты когда-нибудь голодом сидел в физкультурном институте?
— Физкультура для женщины вредная профессия, — сказал Адька. — Стареют женщины быстро.
— Не постарею. Я за собой слежу очень, долго хочу красивой быть.
— Говорят, бездельничать надо больше. Спать много. И на диете сидеть, тогда до пятидесяти лет семнадцатилетней будешь.
— Мне бездельничать нельзя. Я с седьмого класса работаю, — сказала акробатка, — с седьмого класса себя кормлю и одеваю.
— Ларка! — донесся крик из-за забора. — С кем ты там?
— Мать, — прошептала акробатка. — Всегда, меня караулит. Иду! — сказала она громко.
— Ладно, — сказал Адька. — Я пойду. Счастливо отдохнуть в палатке. Изумруду — привет. Кажется, у Льва Толстого так лошадь звали. Или жеребенка. Не помню точно. Пока, — Адька стал подниматься вверх по щербатому булыжному переулку, но потом передумал и пошел вниз, к Кубани. Саманные домики кончились. Адька прошел в темноту через какую-то свалку и очутился в стене ивняка. Ивняк скрывал реку, тропинки в темноте тоже не было видно, но теперь Адька чувствовал себя на месте, почти как в тайге, и, забыв про чешский костюм, он стал продираться сквозь эти кусты, он знал точно, что не потеряет в темноте тропинки и направления. Перед рекой шла широкая глинистая отмель. Свет луны отражался в воде, и от луны и от этого отраженного света казалось совсем светло. Адька засучил брюки и стал пробираться к воде. Оторванная подметка шлепала по мокрой глине. У самой воды лежало несколько выкинутых недавним паводком коряг.
На душе у Адьки было муторно, и он презирал себя.
Город утонул в непроницаемой тьме, и только главная улица наверху светилась огнями редких фонарей. Собаки тоже, видно, спали, тяжелая тишина висела над спящими домами, тишина и запах деревьев.
Адька все шел и шел и где-то на повороте вдалеке увидел зарево костра и кольцо людей вокруг него.
— Наплевать, — сказал Адька. — На все наплевать в самом деле.
Он шел и шел вверх по дороге, она казалась бесконечной, белая и таинственная. На обочине в траве зеленым светофором горел одинокий светлячок. Адька положил его на ладошку. Прохладное загадочное существо не потухло на ладони, а дружески стало светить ему, Адьке.
Адька понес светлячка на ладони. Он долго шел по дороге, два раза закуривал, а когда закуривал, то клал светлячка на землю. Костра не было отсюда видно, музыка и шум уже не доносились, а дорога все шла. Наконец Адька почувствовал, что она выполаживается к перевалу.
На перевале громоздились какие-то невысокие скалы. Адька пощупал рукой рыхлый и ломкий известняк. Камни еще хранили тепло ушедшего солнца. Адька долго трогал рукой камни, ему приятно было ощутить их в этой глинистой пыльной стране, ибо много ночей он провел один на один с камнями вершин и свыкся с ними. Он пробовал разбудить сентиментальные воспоминания об оставшихся вдалеке друзьях, но ни черта не получалось. Ребята на работе, он в отпуске — вот и вся аксиома.
Сбоку от скал сквозь деревья был виден блеск звезд, отражавшихся в каком-то водоеме. Адька пошел туда, водоем оказался большой и черной лужей. В луже шевелилось и всплескивало, а по временам всплывало что-то большое.
Адька зажег спичку и увидел, как в двух шагах сидит и оторопело смотрит на него лягушка. Спичка потухла, и лягушка со страшным плеском бухнулась в воду.
«Чудеса! — подумал Адька. — Тут на перевалах лягушки живут».
Он сел на обломок какого-то ствола и стал думать о жизни. В ночной темноте жизнь казалась серьезной, значительной и звала к выполнению долга. Какого — Адька не мог себе четко представить, ибо до сих пор честно выполнял все долги, но сознание долга было.
Подумав о долге, он решил спускаться вниз, ибо суматошный Колумбыч поднимет тарарам на весь свет с его поисками.
Ему пришлось вернуться, ибо он забыл светлячка на опустевшей сигаретной коробке. Тот покорно дожидался Адьку, не пытаясь удрать. Адька доставил его на прежнее место и, выругав себя сентиментальным ошалевшим балбесом, отпустил на свободу.
Колумбыч не спал. Он сидел на крылечке и курил трубку. Трубку Колумбыч курил только в ответственные или особо блаженные минуты жизни. Адька не знал, какая причина сейчас заставила Колумбыча схватиться за «золотое руно».