Искатель. 1969. Выпуск №1

Честертон Гилберт Кийт

— А ты брось эту службу, — посоветовал я.

— Ты что, ошалел? — спросил Витя Ципер. — Я же летаю. Народ пошел ныне! Даже в отпуске порыдать нельзя, сразу жалеют.

История моя его заинтриговала.

— Чем могу — помогу! Жаль, я отпуск на глупые Гагры ухлопал. А то бы вместе. Знаешь, с ружьем, собакой, в лесу, по земле… Я в людях доверие люблю. Эх, как я люблю в людях доверие! Знаешь, у меня это больное. Я прямо больной делаюсь, когда недоверие или хитрость вижу.

На длинной стоянке в Большом Невере Витя Ципер выскочил из вагона-ресторана и понесся в глубины поселка. Вернулся он с громадным шоколадным

набором болгарского производства.

— Нужная вещь, — сказал он, подмигивая. — Не знаю уж, какая связь у Невера с Болгарией, но я тут всегда конфеты покупаю.

Прямо в аэропорту вручил он тот болгарский набор распрекрасной блондинке, которая ведала посадкой, и кивнул на меня. А мне вручил несколько сотенных.

— Вернешь, когда сможешь, а пока держись за ту Люсю, не унывай и не иди против себя, а также против природы. Я как летчик это хорошо знаю.

Через два часа распрекрасная блондинка Люся какими-то черными ходами, если может быть черный ход на ровном поле аэродрома, сунула меня в ИЛ-14, что шел на Магадан.

ЖЕСТКИЙ ГОРОД

В Магадане дела мои пошли неважно. Энергичный это город. Людей встречает без слюнтяйства. Сопки сжимали город со всех сторон, на сопки сверху давил туман, и сам город как бы вымахивал главной улицей тоже на сопки.

Аэропортовский автобус остановился у окраины города. Асфальтированный «пятачок» автостанция, телеграф, гостиница. Я вынул из чемодана пальто. Прохладно было в Магадане в июльский день. Чемоданчик стал совсем невесомым, и я шагнул к гостинице, но за порог так и не перешел. Сквозь стекло увидел в вестибюле знакомую картину: сидели на чемоданах люди и безнадежно смотрели в пол. Делать было нечего, и я пошел по этой улице вверх на горку, чтобы с высоты сориентироваться в обстановке. Шел я с чемоданчиком, в мятом пальто, остановился, купил у тетки на углу пару пирожков и так с чемоданом в одной руке, с пирожками в другой, мимо крохотных лиственниц, по тротуару из бетонных пятиугольников, быстренько оказался наверху, и весь город лег передо мной как на ладошке. Я сел на ящик возле строящейся телевышки и стал жевать свои пирожки.

Город лежал в серых отблесках недавнего дождя. Вон один его край, зажатый сопкой, вон другой, и вот его начало у асфальтового «пятачка».

За моей спиной город круто сваливался вниз россыпью одноэтажных домишек, и за серым хламом этих домов лежало море, бухта.

Вечером я очутился в 6-й транзитке. Гостиница в Магадане оказалась всего одна, но транзиток, или бараков, которые пропускали сквозь себя валы вербованных, прибывших с пароходами, или, наоборот, отработавших и уезжавших с теми же пароходами в Совгавань, Находку, Владивосток, оказалось достаточно.

Народ в транзитке был пестрый, напористый и подвижный. Мелькали названия незнакомых поселков, и над всем этим висело слово «трасса». Та самая трасса, что от этого северного города еще на тысячу километров шла на север. Но и от конечного ее пункта до розовой чайки оставались громадные пространства. Только уже без дорог.

Я понял, что с дилетантским подходом к делу мне эти пространства не одолеть. Надо было устраиваться на работу в те края. И снова я с завистью вспомнил покорителя Антарктиды с шестью классами при восьми специальностях.

«Ладно, — решил я. — Глас Василия — глас божий. Пойду по его стопам».

Из разговоров я уже знал, что в городе существует великолепное учреждение для неприкаянных людей под названием Учкомбинат.

В Учкомбинате за полгода при приличной стипендии давали им приличную для этих мест специальность: топограф или техник-геолог.

Я выбрал себе топографа. С топографией я был знаком по институту и практику проходил: месяц маялись с теодолитами и нивелирами на берегу Вятки.

…В Учкомбинате мне объяснили, что необходимо вначале принести бумажку из управления по кадрам, из комнаты № 218.

В комнате № 218 сидел за столом дядя, сразу же от двери он потребовал документы. Выложил я на стол свой паспорт, студенческий билет, зачетную книжку.

Дядя внимательно пролистал паспорт, глянул в зачетку. В мертвой тишине все было; я стоял перед столом, переминаясь, в своем жеваном пальтишке; и чтоб как-то рассеять тишину, сказал:

— Хочу в Учкомбинат, на топографа.

Но дядя не ответил мне, написал что-то на листочке и двинул его к моему краю стола. «Управление культуры, к. 14» — вот что было там написано.

— Я в топографы хочу, — сказал я.

— Не морочьте мне голову, — ответил дядя. — Эти документы ваши?

— Мои, — сказал я.

— Ну, вот и идите работать по специальности. Все! — И он поднял на меня глаза. Я понял, что здесь свои определения специалистов, и я со своими тремя курсами, оказывается, в чем-то специалист.

Я пошел в управление культуры. Шел впереди мой студенческий документ о незавершенном образовании, а за ним шел я.

Географию здешних мест знал я слабо. Но был уверен, что чем севернее меня пошлют, тем ближе мне будет к цели. И потому ужасно обрадовался, когда мне предложили Чукотку.

— С удовольствием, — сказал я. — Мне это и надо.

— В «красной яранге» будете работать?

— Да, — сказал я, не имея представления, что это за «яранга», с чем ее едят.

Как по мановению волшебного жезла, мне выдали деньги за дорогу из Ленинграда, подъемные в размере двухмесячного оклада и еще деньги на билет в Анадырь — центр Чукотского национального округа. Много дали мне денег.

Я сходил на почту и послал один месячный оклад в Хабаровск бортмеханику Вите Циперу.

В тот же вечер я оставил под крылом ИЛ-14 Магадан и лег на курс к Анадырю. Не тот уже человек сидел в самолете, не совсем я, Сашка Ивакин. Сидел Сашка Ивакин с направлением на штатное трудовое место.

ТРУДЫ

В колхозе «Тумгытум», что в переводе означает «Товарищ», мне дали домик с персональной печкой. Неремонтированная эта хибарка находилась на берегу залива Креста, расположенного, как известно, на юге Чукотского полуострова.

Председатель колхоза, цветущий мужик в сантиметровой толщины свитере и мамонтовых унтах, осведомился дружелюбно:

— Ты стихи, случайно, не пишешь?

— Нет, — сознался я.

— Молодец, — одобрил он. — Тогда иди на склад за белилами, паклей и краской. Приводи в порядок избу, а потом отправляйся к пастухам. Они тебя ждут. Прошлый год был на твоем месте один мечтатель. За зиму носа не высунул. Уезжал радостный: поэму написал, про оленей и пастухов и полярные бури при свете сияний. Как он сквозь стену все это видел?