Искатель. 1971. Выпуск №3
Шрифт:
Парень боялся, это Ольшак видел прекрасно.
— Что же случилось на вокзале? — Инспектор переменил тему, зная, что к прежней он еще успеет вернуться.
— Я упал с платформы, — ответил Козловский. — Потом потерял сознание.
— Вы знаете, кто вас столкнул?
Опять минутное замешательство.
— Может, кто и столкнул. Была такая толчея… — И вдруг он выпалил: — Я ведь просил свиданья не из-за этого, я хотел признаться…
— В чем?
— В совершенном преступлении, — официально закончил фразу Козловский.
— Совесть вас замучила?
— Может быть, и совесть.
Ольшак посмотрел на него внимательно. За последние десять лет не раз к нему вот так же приходили и признавались в своей вине. Это были разные люди, и держались они по-разному. Однако не часто случалось, чтобы кто-нибудь хватался за признание, как утопающий за соломинку.
— Продолжайте.
Козловский внезапно успокоился, заговорил сухо и монотонно. Было заметно, что он успел приготовиться к исповеди. Он признался, что десятого мая, то есть четыре месяца назад, проник в частный магазин Антония Спавача на Варминской улице. Потом сообщил подробности. В магазин вела дверь со двора, которая запиралась на засов и висячий замок. Двор никем не охранялся. С замком он справился легко, просто подобрал ключ, а засов выломал «фомкой». Из магазина вынес товар на сумму — Козловский на минуту задумался — около двадцати пяти тысяч злотых. Заграничные кофты, немного бижутерии, дамские сумочки, всякие синтетические мелочи.
Заполняя протокол допроса, инспектор подумал, что это дело, должно быть, вела районная прокуратура, так как он не помнил такой кражи.
— Что вы сделали с похищенными вещами?
Снова замешательство.
— Продал, пан инспектор… разным, ну, на толкучке…
— Вы работаете?
Инспектора больше интересовал сам Козловский, нежели подробности грабежа четырехмесячной давности.
— Время от времени. Два года назад меня выгнали из политехнического института, немного работал в частной мастерской у Махулевича, сейчас у Боленги… Выпускаем брошки…
— Живете с родителями?
— Нет, живу тут у одной… Это не моя девушка, пан инспектор. Она разведенная, я только снимаю у нее комнату.
— Значит, утверждаете, что ограбили магазин Антония Спавача? Совершали еще какие-нибудь преступления?
— Нет, пан инспектор, клянусь богом, больше за мной ничего такого…
— Повторяю вопрос, — голос Ольшака звучал теперь официально и холодно. — Почему вы решили признаться?
— Совесть замучила, — повторил как эхо Козловский слова инспектора.
— А не страх? — Ольшак сказал это так тихо, что Козловский мог и не услышать, однако он услышал и отвел глаза.
Ольшак склонился над бумагами.
— Подпишите.
Козловский с трудом встал и поставил свою фамилию внизу листа.
— А теперь вы свободны, — сказал Ольшак. — Если, конечно, ничего больше не хотите мне сказать.
Именно такой реакции и ожидал инспектор. Козловский опустился в кресло, лицо его было мертвенно-бледным.
— Что? — прошептал он. — Я свободен? Но почему?
— Вы свободны, — повторил инспектор. — Мы сами найдем вас. Ведь вы не намерены скрыться?
— Я… скрыться? — Козловский продолжал сидеть.
— Возьмите свои документы. — Ольшак отодвинул в сторону обрывок
— Я совершил преступление! — Козловский почти кричал. — Меня нужно посадить в тюрьму.
— Это решаем мы. Признание еще не служит доказательством вины. Мы проведем следствие.
— Какое еще следствие?! Я украл и хочу понести наказание. Или вы не понимаете? — взорвался парень. Он закрыл лицо ладонями. Бинт, очевидно, не очень старательно наложенный, сполз ему на глаза.
— Хватит! — гаркнул Ольшак. — Успокойся!
Козловский осторожно поправил бинт и посмотрел на инспектора как обиженный ребенок. Ольшак вдруг вспомнил, где он его видел, и сердце подпрыгнуло к горлу.
— Говори, чего ты боишься?!
— Я не боюсь, — прошептал парень. — Только посадите меня.
— Говори правду или отправляйся домой.
— Я сказал правду, — бормотал Козловский. — Я украл… Вы понимаете, я сам признаюсь…
Еще мгновение, и он бы расплакался. Ольшак поднял двумя пальцами клочок бумаги и громко прочитал записку. Затем, помолчав, добавил:
— Милиция, мой милый, это такое учреждение, которое многое знает. Или ты думаешь, нам о тебе ничего не известно? Это твой адрес?
— Нет, — прошептал парень.
— Не стоит врать, правда? А чей?
— Одной девушки, пан инспектор. Я познакомился с ней в кафе, и она записала, где живет…
— Как зовут девушку?
Козловский задумался. Пауза была слишком длительной для того, чтобы ответ показался правдоподобным.
— А где ты познакомился с Конрадом Сельчиком? — спросил Ольшак.
— Я только фамилию слышал. А может, читал в газете. Да, наверное, это тот самый, который покончил жизнь самоубийством.
— На этой бумажке, — раздельно сказал Ольшак, — записан адрес Сельчика. А ты говоришь, что не знал его.
— Я не был с ним знаком, пан инспектор, честное слово, может быть, когда и встречались, а может, что-то слышал…
Ольшак встал и наклонился к Козловскому.
— Он бросился с балкона накануне происшествия с тобой. Или ты тоже хотел покончить счеты с жизнью? Все вранье сначала до конца. Ты знаешь, что за ложные показания тебя могут привлечь к ответственности? Подумай: тебе лучше самому сказать правду, чем услышать ее от меня.
Парень взглянул исподлобья, поправил бинт, потом нашарил в кармане платок и высморкался. Ольшак вернулся к столу.
— Вы задержаны на сорок восемь часов, — сказал он официально. — Вашу дальнейшую судьбу решит прокурор.
Спрятав обрывок салфетки в ящик стола, инспектор приказал увести Козловского.
Почему он его задержал? С Ольшаком часто случалось, что он действовал импульсивно и не всегда мог аргументировать свои решения. Начальник уголовного отдела майор Керч, который был моложе Ольшака, по крайней мере, лет на десять, решил бы не задумываясь: «Выпустить, проверить, присмотреться». А теперь он, безусловно, спросит: «Опять интуиция, капитан Ольшак?» Про себя же подумает: «Стареет инспектор!» И вернется к делу о краже в ювелирном магазине, расследование которой тянется уже второй месяц без заметных результатов.