Искатель. 1978. Выпуск №3
Шрифт:
— Только интересного для нас, Сашенька, в нем ничего нет. А приватная деятельность на ниве зубных коронок и пластмассовых челюстей — это фининспектора забота. Да он и сам это знает и, видимо, не очень боится. Попивает коньячок редкой крепости в соответствующей компании и смакует свой кляссер с коллекцией марок.
6
После моего доклада генералу заявление Ягодкина откладывается в резерв, вплоть до возможного вторичного приезда Дроссельмайера в Москву. Пока
А если так, то возникает некая сумма противоречий. Кто лжет, Дроссельмайер или Ягодкин? Или Дроссельмайер действительно хороший разведчик, сумевший скрыть в Москве и свой визит в поликлинику, и свое знание русского языка? Или Ягодкин выдумал всю эту историю с гостем из-за границы? Но как же он сумел составить почти точную фотокопию гостя? Может быть, он где-то видел его и запомнил? И тут уже вполне закономерен вопрос: для чего понадобилась ему шарлатанская игра в бдительность? Или эта игра только следствие психической ненормальности? Шутка скрытого шизофреника, вообразившего себя Джеймсом Бондом из Марьиной рощи. А вдруг здесь что-то другое, куда более серьезное и опасное?
— Может быть, Ягодкина все-таки еще раз «прощупать»? — докладываю я генералу о своих размышлениях.
— А зачем? — недоумевает он. — Дело закончено. Швейцарский немец удрал. Агент его — хотя вы и не доказали, что он именно его агент, — благополучно «сыграл в ящик» и разоблачен посмертно, а настоящий Ягодкин отнюдь не его замена. Так можно любого прохожего заклеймить.
— Можно и с его друзьями потолковать.
— Можно, конечно. Но у тебя не только обвинений, а и подозрений нет. Нет даже основания для таких подозрений.
Вот так, братец, жми, да не пережимай.
Получив указание начальства, призадумываюсь. Все-таки что-то меня беспокоит в Ягодкине, что-то недосказанное.
— Ведь перешла же к кому-то агентура Гадохи, — размышляет Жирмундский.
— А ты думаешь, она велика?
— Вряд ли. Но все же кому-то предназначались новенькие доллары из шкатулки Гадохи.
— Судя по сумме, обнаруженной в этой шкатулке, покойник был довольно прижимист. Может быть, шкатулка подкармливала его самого? Но, лежа в кармане, советские рубли в доллары не превращаются. Их кто-то должен был продавать или обменивать.
— Нелишне проверить, нет ли валютчиков в окружении Ягодкина?
С проверкой, однако, решили не торопиться: времени у нас много, а подозрений — кот наплакал.
— Побываем-ка у его бывшей жены, — предлагаю я. — Попробуем и поликлинику.
— С поликлиникой подождем, —
— Наговоры брошенной и обиженной?
— Не исключено. Но что мы теряем? Час-полтора времени. Адрес известен: живет у станции метро «Варшавская». Телефона у нее нет. Ну и рискнем без звонка.
— А если она сообщит Ягодкину о нашем визите?
— Вряд ли. Да и что с того?…
Линькова Елена Ивановна дома. Тугой узел волос на затылке и морщинки у глаз старят ее. Следы былой миловидности еще заметны, но лишь следы. И одета скромно. В строгом черном костюме, и никаких украшений — ни колец, ни серег. Явно не вписывалась она в изысканный интерьер Ягодкина.
Мы представляемся и получаем приглашение зайти в комнату, по-видимому, служащую и гостиной и спальней. Завтракает и ужинает хозяйка на кухне, откуда и приносит на стол уже заваренный крепкий чай, должно быть, только что приготовленный.
— Мы к вам, очевидно, не вовремя, — говорю я. — Вы собирались пить чай, а мы нагрянули.
— Будем пить вместе. Чай-то я умею приготовить, с молоком, по-английски, — отвечает она и ставит на стол молочник и весьма аппетитные булочки. — То немногое, что умею…
— Вы были в Англии? — мгновенно реагирует Жирмундский, и, по-моему, слишком заинтересованно.
Но она откликается просто и доверчиво:
— Да, в Лондоне. Месяца три назад. На симпозиуме по вопросам судебной медицины. Я ведь в специальном институте работаю, имею некоторую причастность к человековедению. А что вас привело ко мне?
— Ваш бывший муж, — говорю я.
Лицо ее каменеет.
— Нас с ним ничто не связывает, и, вероятно, я не смогу быть вам полезной.
— Именно вы и можете, — вмешивается Жирмундский. — Вы же его знаете лучше, чем мы.
Она все еще сдержанна. Видимо, ей совсем не нравится тема начатого разговора. Но тон Жирмундского настойчив, я бы сказал, даже повелительно настойчив.
— Я действительно его знаю, — почти сквозь зубы цедит она, — но…
— А зачем «но»? — смеется Жирмундский. — Мы тоже убеждены, что вы знаете.
Улыбается и она.
— Чем же он мог заинтересовать ваше высокое ведомство?
Я отвечаю примерно так же, как и в беседе со Жмыховым:
— Он проходит у нас свидетелем по одному важному делу. Где он работает, мы знаем, и характер работы нам известен. Нас интересует другое. Его личная жизнь, быт, привычки, склонности, увлечения, знакомства. Вы уже сказали, что имеете некую причастность к человековедению. Такую причастность имеем и мы. Вот вы и расскажите о нем что знаете.
— А что ж это вы ко мне, а не я к вам? Гора к Магомету?
— Были рядом, вот и рискнули, — улыбается Саша. — Давно ли вы разошлись?