Искатель. 1981. Выпуск №4
Шрифт:
Нырков снял фуражку и вытер лысину своим знаменитым клетчатым платком. Сибирцев проследил за его жестом и добавил с улыбкой:
— Ты бы, Илья, не показывал платка-то. Тебя ж по нему любая собака узнает. Всей губернии этой твой платок известен.
— Да, да, — спохватился Илья и спрятал платок, но видно было, что думал он совсем о другом. — Честно скажу, Миша, есть резон в твоих словах, однако боязно за тебя. Я же не рассказывал, как с меня за твои подвиги штаны снимали.
— А ну-ка! — словно обрадовался Сибирцев.
— Это совсем не весело, — отмахнулся Нырков. — Потом когда-нибудь. Ну да не в этом дело. К сожалению, говорю, есть резон в том, что ты предлагаешь… А как же я тебе безопасность-то смогу обеспечить? Вот вопрос.
— Да ты что, Илья? Как раз самую лучшую безопасность и обеспечишь, ежели ни сном ни духом — понимаешь? — ничем не будешь связан со мной. А стрелять я, коли нужда случится, сумею, ты знаешь.
За кустами, у ограды, послышались негромкие голоса. Чекисты притихли. Люди прошли мимо, но вскоре снова раздались шаги, потом шорох кустарника и легкий кашель. Нырков, закрыв собой Сибирцева, выхватил наган.
— Спокойно, Илья Иваныч, — сказал из кустов знакомый голос. — Я это. — Баулин раздвинул ветки. — Поди-ка сюда. И вы тоже, Михаил Александрович. Тут нас никто не накроет… Значит, слушайте, докладываю: митинг мы провели. Короткий. По-военному. Многие мужики согласные, что банду в село пускать нельзя. Зубков вскрыл свой лабаз и раздал оружие. В общем, уже сейчас мы с полсотни людей имеем. Да мои, глядишь, подлетят. Малышева твоего я, Илья Иваныч, на колокольню отправил с пулеметом. Видимость, скажу тебе, отменная. И вот сейчас дозор у речки поставил. Тоже твоего одного и из деревенских — сочувствующего. Они предупредят, ежели что… А вы чего порешили?
— Мы-то? — Нырков оторвал листок сирени, пожевал и, сморщившись, выплюнул. — Он тут останется. Усек?
— Чего ж не понять? Это дело мы понимаем. Так, значит… Ну тогда прощевай покуда, неизвестный товарищ, а мы с тобой, Илья Иваныч, давай-ка в село. Оборону держать.
— Вы в случае чего в церковь. Пушкой не возьмут… И последнее: установите самое пристальное наблюдение за поповским домом. И если появится святой отец, немедленно, слышите, немедленно и любым способом дайте мне знать. Меня не найдете, тогда через Машу. Считай, Баулин, это приказом. Понял? — Баулин ни с того ни с чего негромко рассмеялся. Сибирцев с Нырковым даже опешили.
— Что с тобой, рехнулся? — Илья подозрительно посмотрел на него.
— Да нет, забыл вам сказать, заходил я к попу-то. Но его не было дома, кухарка открыла, она и сказала. Я, значит: «А кто из хозяев есть?» Она: «Сама дома». Ну, говорю: «Зови сюда». Выплыла. Видали б вы! Во баба! — Баулин поднял ладони выше своей головы. Во! Во! — Он показал, какие у нее бедра и бюст. — Лет тридцати с чем-нибудь, думаю. Хороша баба! Царица! На лицо приятная… Да…
— Варвара Дмитриевна ее зовут, — заметил Сибирцев.
— Да? «Имейте, — говорю, — в виду, сюда может скоро банда пожаловать. Так она никого не пощадит». — «Нам, — отвечает, — это не грозит. Церковь, — говорит, — выше политики. Это вы воюете, а мы о душе мирской заботимся». — «Смотрите, — говорю, — потом будете пенять на себя. Она мимо таких, как вы, значит, не проходят». Так она мне на дверь показала. «Ступайте, — говорит, — отседова и больше никогда не возвращайтесь». Чего делать-то? Я и ушел. Да, баба такая, что сама любую банду уложит. Вот бы к нам ее…
— Все, что ль? — Сибирцев нахмурился.
— Все, а что?
— Ну ладно, давайте прощаться. Ты потом, Илья, ежели чего, о Маше побеспокойся.
Илья помрачнел.
— А это, — Сибирцев раскрыл бумажник, извлеченный перед обедом из тайника в террасе и вынул мандат, подписанный Дзержинским, — ты его сохрани, однако, в случае чего, сам знаешь, как с ним поступить. — Он пожал Ныркову руку и добавил с усмешкой: — И платок свой спрячь подальше…
Маша сидела на ступеньках крыльца, сжав лицо ладонями. Сибирцев подошел, присел рядом, положил ей ладонь на плечо и почувствовал, как девушка вздрогнула.
— Машенька, — сказал он после паузы, — сейчас я вам скажу кое-что, а вы это крепко запомните. Можно?
Маша подняла к нему большие темные глаза и пристально, с глубокой затаенной болью посмотрела на него.
— Доктор уехал в Сосновку. Он проездом тут был, посмотреть меня. Сказал, что все хорошо и дело пошло на поправку. Я — бывший белый офицер, друг вашего брата, и все. Я через доктора кинул вам весточку, вы меня взяли на излечение… Вот это же все должна знать и ваша мама. И ни слова больше. Вы меня поняли? Вы сами должны сказать ей об этом, чтобы она поверила, если есть какие-то сомнения… Иначе всем нам может быть крышка.
Девушка внимательно, словно впервые узнавая, глядела на него и безмолвно кивала.
— И еще одно обстоятельство. Мне необходимо найти в вашем доме какое-то убежище, чтобы его никто, кроме вас, не знал. Вспомните, пожалуйста, детство, куда вы прятались от родителей. Такое место, повторяю, чтоб ни одна живая душа не отыскала. Ни одна.
Маша положила легкую вздрагивающую ладошку на его сжатый, упертый в колено кулак.
— Хорошо, я покажу вам такое место. Пойдемте ко мне в мансарду.
9
Пришла ночь. Спала дневная духота, посвежело. Из низины потянуло туманом, легким таким, чем-то напоминающим дымок от малого костра. Один за другим гасли огоньки в домах, и устанавливалась тишина недоброго, напряженного ожидания. Даже собаки перестали брехать. Застыли, всматриваясь в темноту, дозорные в церковном дворе, на крыше и колокольне, в помещении сельсовета заняли свои посты вооруженные люди, притаились, нечаянно мелькая огоньком самокрутки и настороженно покашливая. А ночь шла. Майские ночи коротки. И вскоре уже, должно быть, посветлело на востоке, потому что проявились темные силуэты крыш и деревьев. Вот тут и потянуло в сон по-настоящему.