Искатель. 1982. Выпуск №3
Шрифт:
— У Руси уже есть конунг, это сын Игоря — Святослав. Пока он не станет воином, за него будет править мать.
Откинувшись на спинку кресла, Эрик громко смеется.
— Брат, ты рассуждаешь как рус. Но ведь в тебе течет и варяжская кровь, так смотри на все нашими глазами. На Руси смута, киевская княгиня сражается со своими данниками, древлянами. И пока рус убивает руса, мы, варяги, можем сделать то, что раньше не удалось ярлу Рюрику. Ты — князь полоцкой земли, у тебя многие сотни воинов. У меня тоже двадцать сотен викингов. Ты объявишь Полоцк частью Свионии, к нам придут на помощь новые тысячи варягов. И когда княгиня Ольга ослабнет в борьбе с древлянами,
— Чтобы стать конунгом Руси помимо воли русов, надо уничтожить их всех, а это еще не удавалось никому. Ты, ярл, или во власти несбыточных снов, или плохо знаешь русов.
В глазах Эрика вспыхивает недобрый огонек, он хищно скалит зубы.
— Ты стал настоящим русом. Ты совсем забыл о силе и могуществе викингов.
— Нет, брат, я ничего не забываю, — усмехается Лют. — Скажи, Эрик, какие города викинги брали на копье?
— Я забыл их число. Были мы в Ломбардии и Неаполе, Герачи и Сицилии, викинги брали на копье Салерно и Росано, Торенто и Канито. Перед варягами трепещут Париж и Рим, короли Англии ежегодно покупают у нас мир.
— А сколько брал ты русских городов?
Эрик отводит взгляд.
— Ты прав, варягов боятся все, — снова усмехается Лют. — Но только не Русь. Здесь остались кости ярла Рюрика и его братьев Трувора и Синеуса, мечтавших покорить Русь. Смотри не сделай ошибки и ты.
— Мы попросим помощи у германского императора Оттона, тевтоны давно мечтают о русской земле. Мы пообещаем Червенские города полякам, и они тоже помогут нам, Русь велика и богата, ее хватит на всех.
— Она не только богата, но и сильна. Русь всегда побеждает своих врагов, кем бы они ни были. И если недруги снова поползут на Русь, Полоцк и его дружина будут вместе с Киевом. Запомни это, брат, и очнись от своих сладких снов.
Лют встает с кресла, смотрит на Эрика, долго молчит.
— По приказу моего конунга, великой киевской княгини, я выступаю в поход, — наконец говорит он. — Но раньше я хочу проводить тебя. Так гласят обычаи гостеприимства. Скажи, когда твои викинги поднимут паруса?
Эрик опускает глаза, стучит костяшками пальцев по ножнам меча.
— Мы еще не знаем, куда идти. Одни хотят домой, другие — не службу к византийскому императору. Ты зовешь нас с собой под знамя киевской княгини. Чтобы не ошибиться, мы должны узнать волю богов.
— Через три дня ты скажешь мне о своем решении. Прощай, брат…
В шатре главного воеводы киевского войска Ратибора — воеводская рада. Здесь воеводы и тысяцкие киевской дружины, военачальники других русских княжеств и земель: черниговский воевода, брат смоленского князя, сын любечского наместника, лучшие мужи-воины из далеких новгородской, тмутараканской и червенской земель. Вопрос, который им предстоит решить, касается не только Киева, но и всей огромной Руси. Все участники рады стоят плотной молчаливой стеной, глядя на воеводу Ратибора и верховного жреца Перуна.
— Други-братья, — медленно и глухо начинает Ратибор, обводя глазами собравшихся, — мы должны решить сегодня, кто будет владеть столом великих князей киевских, кто будет управлять Русью. Слово, сказанное сейчас нами, будет законом для всех. И потому думайте, други, в ваших руках судьба Руси.
Называя находящихся в шатре «братьями», воевода Ратибор нисколько не грешит против истины. Все они, присутствующие сейчас на воеводской раде, больше чем братья. И не только тем, что десятки раз смотрели смерти в глаза и вместе рубились во множестве битв. Их объединяет общность стремлений, одинаково понимаемое чувство родины и своего служения ей, беззаветная преданность всему, что связано со словом «Русь».
Чтобы занять место в этом ряду, мало просто храбрости и отваги. Таких в русских дружинах — тысячи. Надо стать первым среди суровых и мужественных воинов, заслужить уважение даже у них, ничего не боящихся на свете. И тогда случается то, о чем мечтает каждый воин-русич.
За ним приходят темной грозовой ночью, когда Перун грозно бушует в небесах и мечет на землю свои огненные стрелы. Новичку завязывают глаза и, обнаженного по пояс, ведут на вершину высокого утеса, нависающего над Днепром. И в страшную ночь, когда все живое трепещет от грохота сталкивающихся туч и прячется от бьющих в землю Перуновых стрел, воин дает у священного костра клятву-роту на верность Руси. И в свете ярко блещущих молний каждый из братьев-другов делает надрез на пальце и сцеживает несколько капель крови в братскую чашу, чтобы затем всем омочить в ней губы. После этого на теле нового брата выжигается железом тайный знак — свидетельство его принадлежности к воинскому братству.
Тишина в шатре затягивается.
— Ваше слово, братья, — говорит Ратибор.
Верховный жрец Перуна ударяет в землю посохом, хмурит брови.
— Никогда еще на столе великих князей не было женщин, — глухо произносит он.
— Знаем это, старче, — спокойно отвечает Ратибор. — Что хочешь сказать еще?
— Стол великих князей киевских должен занимать мужчина-воин. Только он будет угоден Перуну и сможет надежно защитить Русь, — твердо произносит старый седой жрец.
— Великий киевский князь — мужчина, это княжич Святослав, сын Игоря, — говорит Ратибор. — Но пока он не вырос, покойный Игорь завещал власть его матери, княгине Ольге. И мы должны решить, признать его волю или нет. Говори первым, мудрый старче, — склоняет он голову в сторону верховного жреца.
— Княгиня Ольга — христианка, в ее душе свил гнездо чужой лукавый Христос, а не бог воинов Перун. Наши боги отвернутся от нее, а значит, и от нас. Слезы и горе ждут Русь при княгине-вероотступнице.
Усмешка раздвигает плотно сжатые губы Ратибора.
— Перун и Христос пусть делят небесную власть, а мы говорим о земной. Мы должны решить, кем будет для Руси княгиня Ольга: только матерью княжича Святослава или нашей великой княгиней. Твое слово, старче…
— Матерью. Только ей и подобает быть женщине.
— А что скажешь ты, воевода Асмус? — обращается Ратибор к высокому худощавому воину с обезображенным шрамом лицом. След от удара меча тянется через щеку и лоб, пересекая вытекший глаз, перетянутый наискось через лоб черной повязкой. Сурово лицо старого воина, холоден взгляд его единственного глаза, до самых плеч опускаются концы седых усов.
Асмус и старый жрец — самые старшие из присутствующих на вече, они были воеводами еще при князе Олеге, вместе с ним водили непобедимые дружины русичей на хазар и греков. Это Асмус во время знаменитого похода Олега на Царьград вогнал в обитые железом крепостные ворота свой меч, а верховный жрец, в то время тоже воевода, подал князю свой щит. И этот славянский щит, повешенный Олегом на рукояти Асмусова меча, стал для ромеев напоминанием и грозным предостережением о могуществе Руси. Слово старого воина значит очень много, и потому в шатре сразу воцаряется мертвая тишина. Но Асмус не спешит. Прищурив глаз, он некоторое время смотрит куда-то вдаль и лишь затем поворачивается к Ратибору.