Искатель. 1986. Выпуск №5

В

Валерий АЛЕКСЕЕВ

2З. ЗВЕЗДА СИРИАМА. Повесть.

Александр КЛИМОВ

70. ПОВЕЛИТЕЛЬ. Фантастический рассказ.

Владимир ФИРСОВ

81. ГЕНИЙ ПО ЗАКАЗУ. Фантастический рассказ.

Чарлз ВИЛЬЯМС

88. СЛАБЫЕ ЖЕНСКИЕ РУКИ. Роман (окончание).

Мне снились заснеженные сады в голубых и розовых тенях, ветки деревьев, толсто облепленные инеем. Мне снилось морозное солнце, встающее между домами в сером искрящемся небе. Я слышал хруст морозного снега и щебет заиндевелых троллейбусных проводов… Тепло, даже жарко идти в распахнутом пальто по морозцу, но что там гремит впереди? Черный, в огнях, котлован среди снега, глубокий, как преисподняя, там забивают в мерзлый грунт сваи: бух, бух, бух…

Вскочил, сердце бьется от духоты. Лениво пощелкивая, вертится под потолком гигантский пропеллер фена. Сквозь жалюзи в комнату ломится нестерпимо яркое солнце. В ванной комнате плеск воды: Инка принимает душ и что-то по обыкновению напевает слабеньким голоском. Я потянул за шнур, планки жалюзи повернулись, и глазам моим открылось привычное сияние тропического утра: в ярко-синем небе — кроны молодых пальм, подбирающих у висков свои листья, ниже — цветущие магнолии, трава усыпана желтыми крупными листьями вечного листопада, по красным дорожкам идут торговки с подносами на головах, монахи в оранжевых тогах, ни дать ни взять римские сенаторы с черными горшками для милостыни в руках. Благословенная Бирма, второй год без зимы, без мороза и снега, отпуск у нас с Инкой в апреле, но апрель в Москве — это уже не зима.

А ведь стучат, в самом деле стучат, бухают в дверь кулаками с истинно русским усердием. Бирманец не позволит себе так ломиться.

Наскоро натянув брюки, я выбежал в холл. Босым ногам горячо ступать по нагретому линолеуму. В центре двусветного холла сидит наш Мефодий — серый, совершенно обрусевший котяра, смотрит на дверь. Повернулся ко мне, раскрыл розовую мохнатую пасть, недовольно мяукнул.

— И когда ты научишься дверь открывать? — попенял я ему. — Такое самостоятельное животное.

— Эй, люди! — зычно крикнули за дверью. — Час до вылета, вы что, ошалели?

Дверь опять задребезжала от кулачных ударов.

Я открыл — на пороге стоял Володя. Заспанный, пухленький, сердитый.

— Ну и нервы! — сказал он, входя.

На плече у него щегольская клетчатая сумка, за собою он втянул такой же клетчатый кофр на колесиках.

— А у нас все готово. — Я кивнул на баулы, аккуратно составленные вдоль стенки.

— Ничего себе, — хмыкнул Володя, критически оглядев наш багаж. — На полгода, что ли, собрались?

Он поставил свои сумки рядом, сел в плетеное кресло, достал пачку сигарет, закурил. Володя был одет как заправский турист: рубаха нараспашку, вся в безумных павлинах, белесые джинсы, кепочка гольфиста с длинным козырьком, толстые синие слипы на босу ногу.

— Все-таки решился составить нам компанию? — спросил я его.

— А, — Володя махнул рукой и ухмыльнулся какой-то импортной улыбкой, подтянув верхнюю губу под нос. — Превозмог меня старик. Произнес и исчислил.

Профессиональные переводчики (а Володя переводчик аппарата экономсоветника в Бирме) часто играют с языком: привычка, даже навязчивая. Некоторые в русскую речь вставляют нарочито исковерканные иностранные словечки («Вот ту ду?», «Фэр-то ко?», «Пуар труф»). Володя пошел по другому пути. Он обогащает родной язык, портя глагольное управление. Временами это забавно, иногда раздражает. Скажем, «он меня предпослал» означает «обругал, не дав сказать ни слова». А «я его воздвиг» — «убедил, привел неотразимый довод».

Вышла Инка — новенькая, свежевымытая, босиком, но уже одетая по-дорожному.

— Боже мой, — насмешливо проговорила она, — кого я вижу! И красив, ну просто одуряюще красив!

— Ничего рубаха, а? — польщенный, спросил Володя. Таким комплиментом его было не пронять. — Верите, всего второй раз надеваю. Старик не одобряет: в петухах, говорит, на службу чтоб не ходить.

Старик — это наш советник, Соболев Сергей Сергеич. Фамилия ему идет: серебристо-седой, дородный, ослепительно чистый старик. Правда, ворчлив, в соответствии с возрастом даже брюзглив. «Ну, Александр Петрович, — это он меня имеет в виду, — ну что такое, отчет для министерства не готов, а вы о каких-то каникулах, о какой-то поездке, в какой-то там Тенассерим… Ах вот это и есть ваш отчет? Хитрец, однако, все предусмотрел…» «Сергей Сергеич, — напомнил я ему, — подорожную нам выписали на троих советских. Может, вставить кого-нибудь из наших для компании? Не скоро еще такой случай представится». — «Да кого? Меня, что ли? — проворчал старик. — Все в моем аппарате делом заняты. Я бы без Володи недельку обошелся, да не поедет он с вами, боится амебной дезинтерии. Вы сами… поосторожнее там. Подумаешь, Тенассерим. Что вы забыли там, в этом Тенассериме? Зато вы не были на островах Чао-Пыо, а я был. Вот так, Александр Петрович». Инка сидела поодаль от начальственного стола, тихая, как мышка (пустит? не пустит? ей очень хотелось). Старик сурово посмотрел на нее и сказал: «А вы, любезнейшая Инна Сергеевна, присматривайте там за своим супругом, чтоб далеко от берега не отплывал. Съедят его акулы — как будем в вашем Минвузе объясняться?»

— Значит, все-таки советник тебя воздвиг? — спросила Володю Инка.

— А куда ж мне деваться, — добродушно ответил Володя. — Случится там с вами что-нибудь — он мне век не забудет. Вот и получается: вы какие-то свои фантазмы преследуете, а я из-за вас безвинно страдаю. И за это вы меня будете всю неделю пивом поить, вот такое условие.

Минут через пятнадцать, когда мы уже собрались, в дверь осторожно постучали. Это была миссис Рузи, сухонькая темнокожая индианка, консьержка нашего дома. Мы еще вчера договорились, что она будет присматривать за нашей квартирой и не даст в обиду Мефодия, на которого кое-кто из жителей квартала имел гастрономические виды. Кошек в Бирме едят не от голода: они тут считаются деликатесом.

Я передал миссис Рузи ключи от квартиры, а Инка рассказала все, что нужно, о привычках Мефодия.

— Сэйя, — сказала мне миссис Рузи, доставая из складок своего темно-фиолетового сари пластмассовую черную баночку. — Сэйя, в Тенассериме много змей… — Она очень выразительно выговорила «Э лот он снэйкс», и Володя крякнул и заерзал в кресле. — Если, не дай бог, случится что-нибудь, вот этот балм… это очень надежный балм, носите его всегда с собой, даже в море, он не боится воды… Надо сразу же смазать укушенное место, только не самую ранку, а вокруг…

Я нарочно сказал «самое», чтобы передать хоть отчасти изысканность ее речи. Даже Володя, слушая миссис Рузи, умилялся: «Ну, совершенно викторианский язык!»

— Это место немного похолодеет, — продолжала миссис Рузи, — и человек заснет на день или на два, не следует опасаться, пусть только он не находится на солнцепеке.

— Кто как, а я уже похолодел, — пробормотал Володя.

Он встал, подошел ко мне, взял у меня из рук баночку, решительно открыл ее, понюхал и начал было обсуждать с миссис Рузи какие-то медицинские тонкости. Но старушка не совсем понимала его американизированный «инглиш».