Искатель. 1990. Выпуск №4
Шрифт:
Адрес Карасева я получил за считанные минуты. И сразу же, не мешкая, отправился к нему домой, на всякий случай, для подстраховки, захватив с собой Баранкина.
Дверь коммуналки, где жил Карасев, открыла приземистая старуха.
— Чаво? — переспросила она, приставив ладонь к уху, тем не менее в мое удостоверение впилась цепко и что нужно вычитала вмиг. — А, Карасев… Ентот паразит… Вона евойная дверь. Нетути Карасева.
— Не знаете, когда придет?
— Гы… — открыла щербатый рот старуха. — Он мине не докладывает. А нетути его ужо неделю. Не меньше.
Новость для меня малоприятная. Что делать? Не думаю,
— Рискнем? — тихо говорю Баранкину, показывая глазами на дверь комнаты Карасева.
— Ты что, того?.. — хотел покрутить он пальцем у виска, но, заметив любопытный взгляд старухи, быстро опустил руку. — Серега, у меня свадьба через три дня… — взмолился он. — Кто капнет — нас со свету сживут, по высоким кабинетам затаскают…
— Могеть, вам зглянуть на евонную комнату надыть? — робко спросила старуха.
— Не мешало бы… — переглянулся с Баранкиным, он только потупился безнадежно.
— Чичас… — Старуха зашлепала по коридору.
Через минуту она возвратилась и протянула мне ключ.
— Евойный, запасной… — Глаза ее забегали.
— Откройте, пожалуйста, — с официальной сухостью сказал я.
Старуха помялась немного, но не возразила.
Комната Карасева поражала убожеством: давно не беленные стены, слой пыли на столе и телевизор старой модели, простыни не первой свежести на довоенного образца кровати с медными шишечками… Я чувствовал себя неловко и ругался последними словами — а дальше что? Обыскать — значит, нарушить закон, уйти просто так — а вдруг в комнате есть что-нибудь такое… Короче, мы с Баранкшшм топтались у входа, а затем он меня потянул за рукав к выходу. И тут я увидел! В другое время, при иных обстоятельствах я, возможно, прошел бы мимо, ничего не заметив, но в этот неприятный для нас с Баранкиньш момент все мои чувства были обострены…
Через полчаса я уже стоял на пороге ЭКО.
— Здорово, Кир Кирыч! Колдуешь?
— А, Серега. Наше вам… — Мой приятель-эксперт оторвался от окуляра микроскопа и вяло пожал мне руку. — Садись. Хлебнешь? — показал на колбу, до половины наполненную прозрачной жидкостью.
— Спиритус вини?
— Извини, Серега, коньяк для опытов нам не положен. Чем богаты…
— Увы, не могу. Как-нибудь в другой раз. Тороплюсь. Я к тебе за помощью. Нужно срочно определить, что это за следы, — и я протянул Кир Кирычу полиэтиленовый пакет с тряпкой, которую выудил из картонного ящика с мусором в комнате Карасева.
— Старик, для тебя сделаю. Посиди. Я в лабораторию. Вот журнальчик итальянский для мужчин. Поразвлекайся. Да не вздумай увести. Вещдок…
Вскоре Кир Кирыч возвратился.
— Ну, это просто… Сам, наверное, знаешь. На этой тряпке следы порохового нагара, оружейного масла и чешуйки свинца. Короче, этой тряпкой чистили ствол, похоже, револьвера.
— Чешуйки свинца… Слушай, Кир, а нельзя проверить, не из этого ли оружия застрелили Лукашова?
— Можно. Но на это потребуется значительно больше времени. Нужно провести спектральный анализ чешуек и пуль.
— Кио, голубчик, постарайся! С меня причитается.
— Да ладно, сочтемся. К вечеру заключение будет готово.
Поздним вечером я позвонил в ЭКО.
— Обрадую тебя, Серега, — ответил на другом конце провода усталый голос Кир Кирыча. — Именно из этого нагана был застрелен Лукашов. За бумагами зайдешь?
— Спасибо, Кир! Ну ты молодец… Бумаги завтра. Будь здоров!
Как я по-глупому влип, простить себе не могу! Попался на элементарную уловку, как молокосос. Взяли меня Додик с Феклухой в тот момент, когда я помогал подняться старушенции, ни с того ни с сего рухнувшей прямо передо мной. Это я уже потом понял, что старая стерва была «подсадной уткой», когда меня притащили к ней на «хазу» в пригородном поселке, Додик и Феклуха ржали, как помешанные.
Шеф появился на вторые сутки моего заточения.
— Ну, здравствуй, мой мальчик, — он уселся на табуретку, развяжите ему ноги, пусть сядет, — приказал он Додику.
Я лежал на кровати, связанный по рукам и ногам, — эти поганцы боялись меня, как огня, конечно, в данной ситуации это обстоятельство было слабым утешением.
— Шеф, да он… — Додик скорчил глупую гримасу.
— Два раза я не повторяю…
Додик поспешил исполнить приказание.
— Ты голоден? — участливо поинтересовался шеф.
Я молчал, с ненавистью глядя на его тщательно выбритое лицо.
— Не сердись. Ты сам виноват. То, что надумал завязать — ладно. С кем не бывает… А вот то, что осмелился водить меня за нос, — это уже наказуемо, и со всей строгостью. Тебе было поручено ликвидировать жену Лукашова. С некоторых пор она стала для нас опасна. Я тебе объяснил почему. Для тебя ее кончить… тьфу! И нет. Невелика сложность. А ты все ходил вокруг да около, глаза мне замыливал, а сам лыжи вострил: билет на самолет прикупил, денежки припрятанные откопал. Те, что я тебе платил. Я! Не скупясь платил. К бабе своей собрался по-шустрому да втихаря? Ну это еще полбеды. Но за то, что ты пожалел жену Лукашова — пожалел ведь, а? — и не выполнил мой приказ, ответ держать придется. Молчишь?
Шеф закурил и некоторое время смотрел на меня задумчиво, пуская дымные кольца.
— Выйди. — указал он Додику на выход. — Оставь нас одних.
Подождав, пока Додик плотно прикроет дверь, он начал:
— Как ты думаешь, зачем я тебя спасал, вытаскивал из всех твоих историй, приблизил к себе? За какие такие заслуги? Не знаешь. И мать твоя тебе этого не рассказывала… Впрочем, когда я с тобой познакомился, она уже была полностью деградированной. Водка, пьянки-гулянки… Значит, не знаешь? А я тебе расскажу. Она была моей любовницей, стала ею в четырнадцать лет. Не исключено, что ты мой сын, — он гнусно ухмыльнулся. — Хотя… нет, не похож, совсем не похож… Видно, нагуляла тебя с каким-нибудь ублюдком. Такие дела, мой мальчик.
Он поднялся.
— Но будь ты и моим сыном, простить тебя все равно не имею права. Таковы наши законы, и они незыблемы. Мы тебя будем судить. Чтобы другим неповадно было… — Он прошелся по комнате. — А бабу эту, Лукашову, мы сейчас поедем кончать. Без тебя обойдемся, слабонервный. Но прежде мы с нею побеседуем кое о каких вещах. Жди.
— Я тебя… и на том свете… найду… — Мне казалось, что я схожу с ума: голову, словно раскаленным обручем схватило, в глазах потемнело, а по жилам будто расплавленный свинец прокатился.