Искатель. 1994. № 5
Шрифт:
Забрински молча протянул Хансену наушники. Послушав некоторое время, Хансен снял наушники и, возвращая их радисту, сказал:
— С починкой рации можно, пожалуй, и не спешить.
— Вы имеете в виду, — поправил его Забрински, — что спешка здесь ни к чему.
— Что значит ни к чему? — спросил я.
— Похоже, — мрачно пояснил Хансен, — в очереди на спасение мы стоим следующими. Они передают одно и то же: «Полынья быстро смерзается, немедленно возвращайтесь».
— Я с самого начала был против — это же чистое безумие! — подал голос Роулингс. Он сидел над котелком, в котором оттаивал ледяной комок консервированного супа, и уныло помешивал его вилкой. — Попытка, друзья мои, конечно, благородная, но однозначно обреченная на неудачу.
— Держи свои грязные пальцы подальше от супа и прикуси язык! — сердито велел ему Хансен. — А где ваша радиостанция? — спросил он Киннэрда. — Ну да. Мы запустим ваш генератор и тогда…
— Мне очень жаль, — грустно улыбнулся Киннэрд. — Ручной генератор сгорел, мы пользовались аккумулятором, а он сел.
— Аккумулятором, говорите? — с удивлением переспросил Забрински. — Тогда почему во время ваших передач происходили колебания мощности?
— Наши никелево-кадмиевые батарейки изрядно подсели, к тому же у нас их было всего пятнадцать штук, остальные сгорели, и мы их то и дело переставляли. Вот почему мощность постоянно менялась. Даже никелево-железистые элементы оказались не вечны — в конце концов и они сели. Сейчас их не хватит и на то, чтобы зажечь фонарик.
Забрински молчал, как и все остальные. Когда стало ясно, что молчание слишком затянулось, я сказал Хансену;
— Что ж, раз ни одна из радиостанций не действует, кому-то из нас придется отправиться на «Дельфин», причем немедленно. Предлагаю послать меня.
— Нет! — воскликнул лейтенант. Потом, немного успокоившись, продолжал: — Простите, дружище! Но добро на самоубийство капитан никому из нас не давал. Вы останетесь здесь.
— Хорошо, остаюсь, — сдался я. Сейчас не было времени объяснять ему, что я не нуждаюсь ни в чьем разрешении, и в доказательство размахивать манлихером у него перед носом. — Значит, мы все останемся. И подохнем, тихо-мирно, без борьбы, без лишней суеты — просто ляжем и сдохнем, прямо здесь. Думаю, вы прекрасно понимаете, что значит быть настоящим командиром. Амундсен, несомненно, согласился бы с вами.
Мои слова, конечно, прозвучали как оскорбление, но в ту минуту я был просто вне себя.
— Никто отсюда не уйдет, — сказал Хансен. — Я не собираюсь никем командовать, док, но будь я проклят, если позволю вам совершить самоубийство. Ни вы, да и никто из нас не сможет вернуться на «Дельфин» после всего, что мы пережили. Это — во-первых. Во-вторых, у нас не работает радиопередатчик, а без точного пеленга нам ни в жизнь не найти «Дельфин». А в-третьих, они там не станут дожидаться, пока смерзнется полынья — погрузятся еще до того, как мы одолеем хотя бы половину обратного пути. Наконец, что, если мы доберемся до той полыньи, а «Дельфина» там не окажется? Тогда мы уже не сможем вернуться на «Зебру».
— Да уж, шансов у нас, скажем прямо, кот наплакал, — согласился я. — А каковы, по-вашему, шансы, что им удастся починить эхоледомер?
Хансен покачал головой. Роулингс снова принялся помешивать в котелке, сосредоточенно рассматривая его содержимое. Но ему все же пришлось поднять глаза, когда капитан Фольсом вдруг сделал несколько нетвердых шагов в нашу сторону. Даже без всякого стетоскопа я мог определить, что он очень плох.
— Боюсь, мы не поняли ни слова. — Капитан говорил тихо и невнятно: распухшие, перекошенные от боли губы на его сплошь покрытом ожогами лице едва шевелились. — Не могли бы вы пояснить, в чем трудность?
— Все очень просто, — стал объяснять я. — На «Дельфине» есть эхоледомер, он предназначен для измерения толщины льда. С помощью этой штуки капитан Свенсон, командир «Дельфина», даже без нашей наводки уже через два часа смог бы подвести подлодку прямо к порогу вашего домика. Координаты станции он знает, и единственное, что ему оставалось бы сделать, — это погрузиться, подойти сюда и обследовать лед с помощью эхоледомера. Но вся загвоздка в том, что эхоледомер сломался, и, если они его не починят, им ни за что не найти разводья. Вот я и хочу пойти к ним. Прямо сейчас. Пока полынья не смерзлась и Свенсон не ушел на глубину.
— Не понимаю, старина, — проговорил Джолли, — чем это поможет? Как вы наведете их на это самое разводье?
— А этого и не потребуется. Капитан Свенсон знает расстояние до «Зебры» с точностью до сотни ярдов, и мне лишь нужно ему сказать, чтобы за четверть мили до подхода к станции он выпустил торпеду. Она-то…
— Торпеду? — переспросил Джолли. — Как торпеду? Чтобы взломать лед и всплыть?
— Совершенно верно. Правда, раньше к такому способу никто не прибегал, но я думаю — это дело верное.
— Док, за нами пришлют самолеты, — тихо проговорил Забрински. — Мы начнем передавать наши координаты сразу же, как только починим радиостанцию. Тогда все узнают, что дрейфующая полярная станция «Зебра» найдена и где она находится. Скоро сюда прилетят большие бомбардировщики.
— Чтобы без толку кружить во тьме у нас над головой? — возразил я. — Даже если им будет точно известно, где мы находимся, в темноте и в ледяной шторм они все равно не смогут разглядеть то, что осталось от станции. А если они обнаружат нас с помощью радара, хоть это и маловероятно, — что тогда? Бросят нам припасы? Возможно. Но сбрасывать их прямо на нас они не осмелятся — вдруг кого-нибудь прибьют, а на удалении даже в четверть мили мы их не найдем. Что касается посадки, то даже в идеальных погодных условиях нет такого самолета, который смог бы сюда долететь, не говоря уже о том, чтобы сесть на лед. И вы это прекрасно знаете!
— Док, — с грустной иронией спросил Роулингс, — а ваше второе имя случайно не Иеремия?
— Если мы будем сидеть сложа руки, — продолжал я, — а эхоледомер не починят, всем нам конец. Нас шестнадцать человек. Если я доберусь до «Дельфина» — мы спасены. Если нет, а эхоледомер все же починят — погибнет только один из нас.
Я стал натягивать перчатки.
— Один меньше, чем шестнадцать.
— Два — тоже, — вздохнул Хансен, надевая рукавицы.
И я ничуть не удивился, когда он сказал сначала — «вы», а закончил — «мы» — чтобы понять произошедшую в нем резкую перемену, вовсе не требовалось быть тонким психологом. Хансен был не из тех, кто привык перекладывать тяжесть общей беды на плечи ближнего.
Я закрыл за собой дверь и двинулся следом за Хансеном в кромешную ночь.
Мы были на грани полного физического и морального истощения, однако, несмотря ни на что, продолжали идти, точно два призрака, сквозь тьму и ревущий ураган, оставляя позади себя ледяную пустыню, которая в редких проблесках лунного света казалась особенно зловещей.
— Ну, вы как? — выдавил я из себя.
— Просто с ног валюсь, док, — выдохнул, а вернее, прохрипел Хансен. — Но пока жив. Как, по-вашему, далеко еще?