Искатель. 1997. Выпуск №3
Шрифт:
Банкир подтолкнул Леонида к тому, чтобы взяться за серию о его «ларечной» эпопее. Павлов и сам подумывал об этом. Он знал теперь ларечный бизнес изнутри, досконально. Полукриминальная и криминальная среда торговцев спиртным, сомкнувших ряды с чиновничеством, поднимала вокруг себя столько мути и грязной пены, что их можно было сравнить только со зловонными помойками у станций метро и в подземных переходах.
— Я помню, в семидесятые годы, в газетах мелькнула рубрика: «Журналист меняет профессию», — сказал Антонов, услышав рассказ о том, как Леня «горбатился» на Мурада. — Считайте, что год вы находились в служебной командировке. Собирали
— Он так и остался официантом. — Леонид усмехнулся. Работая в газете, он не раз слышал о «ресторанной» карьере вице-премьера. Причем одни говорили об этом с восторгом, другие — с издевкой.
— Вы считаете, что неделя работы в «Метрополе» сыграла с ним злую шутку? — В глазах банкира блеснул лукавый огонек.
— А почему бы нет? Вы не замечаете, что я, например, стал похож на лавочника?
Антонов от души рассмеялся. И Павлову показалось, что его холодные зелено-голубые глаза потеплели.
— Нет, Леня! Вас перемолоть не успели. Да вы разве не замечали, что профессия лавочника — «чего изволите?» — в наших условиях прививается плохо?
Павлову не хотелось спорить. Иначе он напомнил бы шефу о том, как прекрасно процветает у нас эта психология. Достаточно включить любую информационную программу ТВ.
— Я вас не убедил взяться за статьи? — спросил банкир, по-своему расценив молчание Павлова.
— Убедили.
Леонид ни словом не обмолвился о том, что надежда когда-нибудь выплеснуть на газетные полосы всю боль за унижение и страх, через которые он прошел, зарабатывая на хлеб в комке, помогала ему долгими зимними ночами обслуживать ненавистных пьяниц и загулявших «быков».
Уговаривая Леонида взяться за перо, банкир имел в виду экономические проблемы малого бизнеса, а Павлова интересовали проблемы нравственные.
«Комок — могила культуры» — первая из серии статей Леонида под общим названием «Кладбище российской цивилизации» появилась в молодежной газете.
Утром — Павлов еще не успел позавтракать — позвонил Мурад. Спросил: Много тебе за статью заплатили, джигит?
— А ты прочел? — Леонид удивился. За все время, пока он торговал в ларьке и общался с Мурадом, никогда не видел у него в руках ни газет, ни книжек.
«Я делаю бизнес, — говорил Мурад. — У меня даже на картинки в «Плейбое» минутки не остается».
— Все наши читали. Еще вчера вечером. Клево написал! Только зачем о хороших бизнесменах не сказал ни слова? Мог бы меня упомянуть по старой дружбе. — Мурад рассмеялся, но смешок у него был ненатуральный, деланный. За ним ощущалась обида. — Наши передать велели — в других статьях помяни! Реклама! А лучше и не пиши совсем. Наши просили меня: узнай про гонорар. Они заплатят в десять раз больше. Сечешь? — Мурад помолчал. Потом добавил шепотом: —Только я думаю, Ленчик, ты напиши. Это между нами, да? И обязательно про меня. Хорошо, джигит?
— Я подумаю, Мурад.
Над статьями Павлов сидел по вечерам. А дни проводил в архивах.
Побывал уже в архиве ФСБ, в городском архиве. И как эго ни было для него удивительно, не томился от скуки.
Листая архивные папки, просматривая один за другим — до рези в глазах — микрофильмы с отснятыми документами, Леонид все больше и больше увлекался судьбой чужого ему человека.
Он выяснил, что прапрапрадед Антонова протоиерей Иоанновского Кафедрального собора в Могилеве в 1831 году сопровождал с несколькими другими священниками тело в бозе почившего Великого князя Константина Павловича из Витебска до Гатчины. Что в составе певчих печального кортежа находился еще один Антонов, ученик местной семинарии. Кем он приходился протоиерею, выяснить пока не удалось. Как не удавалось до сих пор найти документальное подтверждение того, что отец Никифор был командирован на службу в православный приход Нью-Йорка.
Даже в материалах хранившегося в архиве ФСБ шеститомного дела, в котором вместе с другими священнослужителями и учеными Никифор Петрович Антонов обвинялся в заговоре против Советской власти, об этой командировке не было сказано ни слова. Перечислялись все места его службы, а Нью-Йорк отсутствовал!
Сначала Леонид решил, что отец Никифор, боясь усугубить свое положение, скрыл заграничную поездку.
Но в одном из протоколов допроса на вопрос следователя: «Ваше отношение к Советской власти?» — Никифор Петрович ответил: «Советской власти сторонюсь, как безбожный. Не мы ее ставили и не нам ее свергать — без нас свергнут. Куда уж нам, служителям Господа. Нам ли противоборствовать с сатанинской властью?! Со стороны Соввласти гонение лютое на нас, что и говорить, но Богу угодно будет — он ее сметет с земли Святой, а не угодно — так и будет до второго пришествия нашего Господа Иисуса Христа».
Неужели после такого признания он побоялся бы сказать следователю о своей полуторагодичной отлучке в Америку? Как говорится, семь бед — один ответ.
Банкир, после того, как Павлов поделился своими сомнениями — а был ли, дескать, мальчик? — открыл перед ним красивый кованый сундук, стоявший в кабинете. Сундук был набит церковной утварью — епитрахилями, орарями, камилавками, ризами. Виктор Сергеевич достал с самого дна две коробки из черного дерева, разделенные на десятки крохотных ячеек. В каждой ячейке покоились монеты. Никелевые, бронзовые, серебряные. Павлову даже показалось, и золотые. Но спросить он постеснялся.
В одной коробке лежали американские, канадские, латиноамериканские монеты. В другой — европейские.
Виктор Сергеевич показал Леониду товарный знак на коробке. Это был лейбл магазина на Пятой авеню в Нью-Йорке. Там был проставлен и год продажи — 1913.
— Коллекция монет принадлежала деду, — сказал банкир. — И привез он ее из Америки.
— Дед мог купить монеты и в России, — возразил Павлов, Он никогда не принимал на веру ни одно предположение, не попробовав его на прочность.
— Все могло быть. Ищите. Вам и карты в руки! Найдите документальное подтверждение наших семейных легенд. — Банкир грустно улыбнулся. — Да. Теперь уже легенд. Никого из участников тех событий не осталось в живых. Одна надежда на архивы. Знаете, Леня, я и сам с удовольствием порылся бы в них. Если бы не банк. Его не оставишь и на час. Хотелось бы мне отыскать хоть намек на то, как сложилась судьба старшего брата отца — Михаила. Дед увез его с собой в Америку, а когда в июле четырнадцатого года приехал за бабушкой и остальными детьми, оставил Михаила в Нью-Йорке. Думал, месяца на два. Оказалось, на всю жизнь. Началась война. Потом революция, арест.