Искатель. 2013. Выпуск №7
Шрифт:
— Сейчас прицепится, — прозорливо сказал Толик. — Где аптечка, где огнетушитель, где ведро с песком… А у меня все в ажуре, пусть обломятся, гады…
Он подрулил к обочине, высунулся из окошка и заорал:
— Какие проблемы, командир?
— Старший сержант Бугреев, — «командир» бросил ладонь к фуражке. — Ваши права и техпаспорт, пожалуйста.
— Че за ботва-то? Я вроде ничего не нарушил…
— Похожая тачка числится в угоне, — сообщил второй, с седым «ежиком» на голове. — «Ситроен» в наших краях — птица редкая, не то что «мерсы» да джиперы — этих-то пруд пруди…
Егор тихонько фыркнул и зачем-то бросил взгляд в зеркальце заднего
Лицо у парня было хорошее: по-деревенски простое и открытое, усыпанное оранжевыми веснушками. Впрочем, его лицо Егор как следует на разглядел — и все из-за фуражки, которая то и дело сползала парню на лоб…
Зато во всех подробностях рассмотрел татуировку на тыльной стороне кисти — пока парень прикуривал. Там, на кисти, аккуратным клубочком свернулась киска. Умилительно-пушистая, с очень живыми и умными глазами — пожалуй, даже человеческим глазам было до них далеко. Егор никогда не был поклонником росписи по телу — в отличие от майора Свидригайлова, как однажды выяснилось.
Он-то, майор Свидригайлов, знал о татуировке все, великолепно разбирался во всех ее видах и подвидах — начиная с чумовых зэковских приколов вроде Оленей («склонен к побегу»), Яхонтов («я хочу одну тебя»), Лордов («легавым отомстят родные дети») и заканчивая утонченными Buvons at aimons («пьем и любим») и Oderint dum metuant («пусть не любят, лишь бы боялись»).
Котенок в этой сложной иерархии тоже имел свое скрытое значение: КОТ — «коренной обитатель тюрьмы», человек, имеющий за плечами нехилый срок. Да и качество наколки это подтверждало: жалкая флотская или армейская любительщина отличалась от нее так же, как отличаются унизительно-стандартные «Жигули» от благородного «Ситроена». Как первая неуклюжая мастурбация — от упоительно-бесстыдной ночи с валютной проституткой. От нее за версту пахло высоким искусством, взращенном на тюремной киче, — Егор осознал это за секунду до того, как в лицо ему брызнула струя белесого газа. Он успел убрать голову, сберегая зрение, и поэтому не отключился, но на миг потерял ориентацию. Дверца распахнулась, его схватили за шиворот и швырнули на обочину, лицом в пыль. Испуганно закричала Мария, Егор дернулся было, но чужой ботинок припечатал его голову к земле, и на левой руке щелкнул наручник.
Погоди-ка, сказал голос с небес. Ботинок убрался, чья-то пятерня схватила Егора за волосы, грубо приподняла, и тот же голос недоуменно спросил:
— Это еще кто?
Глава 6
Тихая гавань
За 200 лет до финала…
Герцогство Баденское, Эттенхейм, 18 Вантоза 1804 г.
Теперь я часто вспоминаю тот день. День, который поделил мою жизнь на две неравные (и по величине, и по значению) половинки: до и после. Такие моменты встречаются в судьбе почти каждого человека — моменты, коих никогда не ждешь и даже не подозреваешь об их существовании. Просто, когда они вдруг наступают, ты оглядываешься, чешешь затылок и думаешь: а ведь вот оно.
Вот оно…
Я, Анри Тюмирье, сын своих почтенных родителей — дворян обедневшего, но довольно знатного рода, личный слуга, мажордом и телохранитель Его светлости принца Антуана де Конде, герцога Энгиенского, начал писать свой дневник на небольшом мрачном острове посреди океана, серой скале, с трех сторон уходящей в воду почти отвесно, а с четвертой снабженной довольно удачной бухточкой — вход в эту бухточку охраняла старинная длинноствольная пушка, в настоящее время бездействующая и покрытая мелкими ракушками. Чуть выше того места, где пушка незряче смотрела в сторону океана, стояло длинное приземистое здание — усадьба Лонг-вуд-Хаус (имя ей дали, понятное дело, англичане, и весь остров, как легко догадаться, был владением британской короны).
Остров был английским, но главным лицом на нем был француз. Остальные, кто приехал сюда — иные по долгу службы, иные по зову сердца, — были призваны служить, охранять, разделять Его одиночество, смотреть за занимаемыми Им апартаментами, наблюдать за Его здоровьем (последнее время Его частенько донимали желудочные боли), ухаживать за садом и розарием (это была моя почетная обязанность) и следить за сохранностью Его библиотеки. Он много читал — ничем другим, по большому счету, на острове заняться было нечем. Когда болезнь окончательно приковала Его к постели, Он стал просить, чтобы ему почитали вслух, — и тогда звали меня. Я приходил в Его спальню (довольно сырую и неуютную), садился на табуретку рядом с Его кроватью и раскрывал книгу — любую, на любой странице, Ему было неважно, что именно и с какого места я читал: Он слышал мой голос, иногда разговаривал со мной — а значит, был еще жив… ему необходимо было убедиться в этом. Он ведь не подозревал, кто я на самом деле и как меня зовут (на остров я приехал под чужим именем). Как и о моей главной цели.
Убить Его, моего врага. Бывшего императора Франции Наполеона Бонапарта.
Однако начало моего дневника было положено совсем в другой день. В местечке под названием Броун-Бовери — принц Антуан де Конде выкупил его у прежнего владельца. В молодости принц много путешествовал, и всюду я сопровождал его. Во время одной из поездок я повстречал мою будущую жену Франсуазу. Женщину, с которой я прожил шесть самых восхитительных, самых прекрасных месяцев своей жизни. И которую оставил в далеком враждебном Париже. В тот день, когда восставший народ взял Бастилию.
Мы готовились к отъезду. Молодой герцог, наблюдая, как слуги укладывают баулы, криво усмехнулся:
— Как в старые добрые времена, правда, Анри? Только, боюсь, уезжаем на этот раз надолго.
Я улыбнулся в ответ.
— Ваш батюшка всегда говорил, что перед дорогой самое главное — зарядить оружие. Так что, с вашего позволения, я проверю шкатулку с пистолетами…
У себя в комнате я застал Франсуазу. Она стояла возле раскрытого окна и смотрела на город.
— Ты еще не собралась? — спросил я.
— Я не еду, — ровным голосом отозвалась она.
— Почему? — удивился я. — Что ты задумала?
— Я остаюсь в Париже, — сказала Франсуаза. — Я хочу бороться за свободу вместе со всеми. И, если надо, отдать жизнь…
— Свобода? — Я сел на кровать, сдвинув в сторону ворох вещей, готовых к упаковке. — Милая, опомнись. Посмотри вокруг… Посмотри, что творится на улицах! Кругом хаос, разрушение, кровь…
— Революция не бывает без крови, — возразила она. И я поразился твердости в ее голосе.