Искривленное пространство (сборник)
Шрифт:
— Как видишь. — Мужчина освободился от объятий. — Теперь мы заживем. — Он торжественно взял на руки сухонькую старушку и понес ее. — Теперь мы с мамой заживем. — Все давали ему дорогу. — Теперь мы заживем. Теперь мы будем мудрыми!
Отец долго провожал их взглядом, наконец сказал:
— Пошли, Коля. Пора и нам поспешить.
Они дошли почти до конца широкой аллеи и возле белой мраморной колонны с резным ангелом повернули направо по асфальтированной дорожке. На деревьях — почки.
— Вот и весна. Уже весна, сынок. Как летит время… — И снова отец поднял взор к небу.
Подошли к могиле. Аккуратная свежепокрашен- ная оградка,
— Немного обождем.
— Давай глаза закроем…
— Не нужно, сынок. Ты думаешь, будет страшно? Нет… Я уже сколько раз приходил сюда… Я уже все видел, как это получается…
В ту страшную весну, когда хоронили мать, с утра моросил мелкий дождь. Все было серым и однообразным. И единственное, что раскаленным клеймом выжглось в памяти Николая — лицо матери. Чужое лицо, он бы никогда ее не узнал, но был убежден, что это его мать. И два чистых дождевых озера в глазницах над закрытыми глазами.
А вот сейчас — яркое солнце. Свежий весенний ветерок летал над повеселевшим кладбищем.
— Говоришь, это совершенно не страшно? — переспросил Николай, и тотчас после его слов, будто в ответ, рассыпалась в прах мраморная плита на могиле, и ветер, волной налетевший, сразу разбросал его во все стороны. А потом…
— Слышишь? Земля заговорила… — молвил отец и встал, снял с головы фуражку, передернул от холода плечами. — К вечеру будет уже зима, — сказал. И вот — земля разверзлась, фантастически расступилась, словно превратилась в пар, густой-густой туман. А когда тот туман развеялся, они увидели пред собой…
— Мама! — Николай бросился к еще не старой улыбающейся женщине. — Мамочка!
— Здравствуйте, дорогие мои… — Женщина сделала неуверенный шаг. — Как я рада видеть вас… Сыночек, ты плохо выглядишь, ты не бережешь себя…
Мать стала перед Николаем на колени.
Отец робко улыбался:
— Ну что? Все в порядке? Давайте побыстрее, потому что зима уже на носу. Нужно успеть до дома добраться, пока снег не выпал. Я ведь из теплой одежды ничего не захватил. А ты у меня, Мариечка, так холода боишься. Еще простынешь.
И они отправились домой.
«…Я и сам себе не верю, не могу поверить… Но пытаюсь все припомнить, как было. Очень многое забылось. В памяти осталось только осознание виденного калейдоскопа событий. И все. Подобно вспышке промелькнуло фантастическое мгновение, вобравшее в себя все — мою смерть и мое рождение, все мои радости и беды, мои дни и ночи, все мои желания, объединив их навеки звуками музыки Бетховена… Я люблю Бетховена. Когда- то любил… А сейчас я люблю только свою маму, только ее одну. Я сейчас такой маленький-маленький. Я свернулся клубочком у мамы на руках… А мама почему-то плачет. Почему? Неужели я чем-то обидел маму? Неужели? Я вспоминаю. И не могу вспомнить. Чем я мог обидеть маму? А мама плачет…»
РУСУЛЯ
Малышка проснулась среди ночи и соскочила с кроватки, искала ночной горшочек, но, наткнувшись на него в сумерках, от неожиданности заплакала.
Старый биокибер Русуля тотчас подбежала, переодела Торонку и тихо спела ее любимую песенку:
А нам вчера сорока дорогу перешла,и на хвосте сорока нам зиму принесла.Сказала нам сорока: «А у меня печаль: »А нам сороку малую совсем было не жаль.Уложила малышку в кроватку и сама пыталась уснуть, довольная, что плач Торонки не разбудил Антона Курая и Всеславу Руту в соседней комнате.
Врач Антон Курай в последние годы увлекся альпинизмом. Вчера принимал участие во Всеинканских соревнованиях на стене известного небоскреба на улице Соло № 567 и на каркасе Флитского моста. Антон Курай занял первое место. Вчера так восторженно рассказывал о своей победе! И даже сейчас, среди ночи, что-то выкрикивает, стонет: просит товарищей по команде дать крювиц, чтобы удержаться на отвесных поверхностях моста.
Еще 1247 дней тому назад биокибер Русуля должна была пойти на демонтаж. Отработала свое. Уже пора: Вот только дети Чебер и Шафран не соглашались, привязалась она к ним. Да за Торонкой надо ухаживать, как ее оставишь без присмотра? Вот повернулась среди ночи, расплакалась:
В комнате тишина, словно в зале гипноматографа. Антон Курай умолк, наверное, выбрался на арку Флитского моста. И Всеслава уснула крепко. Мертвая тишина в комнате, как самая причудливая музыка инканского радио.
Русуля вышла в прихожую и, не включая свет, начала одеваться, еще сама не зная — зачем? И только отыскав свои черные сапожки, она поняла — принесет малышке желтый живой цветок из Дальнего Оврага. Торонка всегда так сказочно прекрасно улыбается, когда видит живые цветы. На Инкане их найдешь разве что в Фиевском заповеднике или в Дальнем Овраге, куда не каждому и добраться: круты склоны и обрывы, образовавшиеся еще при первичном синтезе этой искусственной планеты за 475 миллионов километров от Солнца в астероидном поясе.
Русуля прошла кабинку скоростного лифта. Пошла пешком.
На безлюдной улице ничто не нарушало тишину, разве что далекое, только для кибера ощутимое, рокотание Дзябранского комбината. Серебряные шары фонарей висели над магистралью густым пунктиром.
Можно было вызвать такси, но Русуля любила ходить пешком, ей было приятно ощущение усталости. Ущелье улицы вывело на площадь Соло. А с площади нужно было повернуть направо, пройти магистралью № 172 до пересечения с улицей Верда и повернуть налево. А там уже рядом и Далекий Овраг. Днем, когда горит над Инканой оранжевая ракета-солнце, не каждый имеет право зайти в заповедник. Но среди ночи, когда только большая звезда, настоящее далекое солнце, слабо освещает причудливые контуры инканских деревьев, тогда никто не остановит ни человека, ни кибера, знающих тропы в Далеком Овраге.
Еще позавчера должны были появиться желтые цветы. Она их обязательно должна отыскать.
Проходя мимо огромного магазина на площади Соло, вспомнила, как на прошлой неделе за двойное стекло витрины залетел инканский воробей. Как он умудрился попасть в совсем небольшое отверстие кондиционера?
— Он умрет, — испуганно остановил ее тогда белобрысый мальчишка.
— Кто умрет?
— Наш инканский воробей! — воскликнула девочка с розовыми бантами.
Детям было не понять, почему ради воробья нельзя разбить витрину, Ведь он живет, и такой красивый. Пусть посыплются на землю холодные острые осколки, освобождая серое звонкоголосое создание: Дети не могли еще понять условностей взрослых. А Русуля ничем не могла помочь. Ради воробья никто бы не демонтировал витрину.