Искушение богини
Шрифт:
ЧАСТЬ IV
Глава 20
Два года понадобилось Хатшепсут, чтобы решиться. Все это время она неустанно испытывала свою власть над Египтом, потихоньку натягивая вожжи там, перерезая постромки здесь, завязывая подпругу в другом месте. Потом настал месяц Мехир, когда вся земля между пальмами и акациями покрылась роскошным колышущимся ковром зеленых всходов, а молодые птенцы начали пытаться слетать с гнезд вдоль берега реки. Каналы, старые и новые, исчертили волнующиеся поля, в их спокойных водах отражалось нежно-голубое небо поздней весны. По всему Нилу лежали в грязи довольные гиппопотамы и их потомство, то и дело зевая от чистого восхитительного безделья.
Храм в долине был окончен. Последние набранные для его строительства крестьяне разошлись по фермам и деревням. Мусор вокруг убрали, глиняные лачуги рабочих снесли. Прекрасное, плавных пропорций здание засияло, искрясь в горячей каменной чаше и ожидая, когда же ступни Священного отметят своим прикосновением его золотые и серебряные полы. Хатшепсут велела задумчивому Тахути соорудить еще одно святилище в его стенах – нубийское святилище из таинственного черного дерева, названное так в честь ее победы. Внутренние двери из кедра и бронзы тоже были сделаны им, но лучше всего Тахути показал, на что способен, создав могучие входные врата. Они были из черной меди, торжественные и немного страшноватые, предназначенные для того, чтобы вселять трепет в сердца тех, кто в будущем придет в этот храм с чем-нибудь, кроме любви в сердце. Створки были искусно выложены электрумом, сплавом золота и серебра, столь любимым Хатшепсут. Сейчас они стояли распахнутыми, впитывая свет солнца и превращая его в длинные тускло-золотые стрелы, которые пронзали деревья, и Хатшепсут думала о них, стоя на балконе утром в день посвящения.
Жрецы выбрали для этой церемонии двадцать девятый день месяца как самый благоприятный. Хатшепсут стояла, оглядывая сад и произнося утреннюю молитву. У нее за спиной, в спальне, служанки готовили короткую набедренную повязку, складки которой были расшиты золотом, искрившимся при каждом шаге, церемониальный парик из золотых и синих косичек и пояс из завязанной узлами золотой веревки, усеянный крохотными сердоликовыми анхами. Царица наблюдала за жрецами, которые собрались во внутреннем дворе перед первым высоким пилоном и теперь толпились в его тени; их белые одежды вспыхивали на солнце. И хотя среди них она разглядела Менену, узнав его по свисающей леопардовой шкуре, хвала богу не перестала литься с ее уст.
Ощущение близости перемен, предчувствие, что ее судьба изменится сегодня еще раз, не покидало Хатшепсут в то утро. Она чувствовала, как ее наполняет сила, смешиваясь с бегущей по жилам кровью. Стоя надо всем миром, нагая, благословленная солнцем, свет которого беспрестанно лился с неба, пропитывая ее медово-золотистую кожу, она была уверена в своем бессмертии. Даже деревья, казалось, склоняли перед ней верхушки в знак почтения, когда слова молитвы срывались с ее уст и уносились с ветром. Наконец Хатшепсут закончила. Оглядев напоследок сад, реку и некрополь за ней, танцующий на волнах жары, она шагнула в прохладную тень спальни, где женщины уже ждали ее, чтобы одеть.
Она стояла неподвижно, пока на нее надевали набедренную повязку, затягивали пояс и, опустив ей на грудь тяжелый драгоценный воротник, осторожно застегивали его. Вытянув вперед руки, Хатшепсут ждала, пока на них нанижут браслеты и обручи, однако мысли ее были далеко: она думала о годах ожидания, проходивших, пока день за днем вырубали из камня колонны и блоки, шлифовали их и ставили на место, и о том, сколько раз она с Сенмутом и Тутмосом стояла и наблюдала, как обретают форму террасы. С гордостью она вспомнила обо всех тех чудесах, которые повидала с отцом.
«Вот мой ответ вам, боги долины. Я дарю вам свой памятник – творение, равных которому мне не доводилось видеть. Я удовлетворена».
Хатшепсут села, положив руки ладонями вверх, чтобы рабыни покрасили их красной хной. Пока они сохли, она подняла ноги, и ей покрасили подошвы и ногти. Потом на нее надели позолоченные сандалии, яшма на которых уже жадно впитывала в себя весь свет, который был в комнате, и выбрасывала его назад красными, как бьющая из раны кровь, лучами. Накрасив ей лицо, рабыни обсыпали его золотой пудрой, приставшей к губам, ресницам и жирным черным линиями, которыми были обведены ее глаза. Глядя на сверкающее отражение в зеркале, она снова вспомнила о своем надменном ка. Женщина улыбнулась, вспомнив, как он лениво заглядывал ей через плечо, пока на нее надевали парик и укрепляли в нем корону с коброй. Превращение в богиню – золотой сияющий символ золотой сияющей страны – было завершено.
Сенмут и остальные ждали ее на ступенях причала. Сотни лодок, украшенных лентами и флагами, покачивались на воде, дожидаясь придворных и жрецов, чтобы перевезти их через реку. Сенмут был одет, как подобает князю, которым он стал. Его шлем из белой кожи был расшит золотом. Браслеты и обручи со знаками должностей резко выделялись на темно-коричневой коже, плечи, шею и спину покрывала большая пектораль из переплетенных золотых цепей, удерживающих бирюзового скарабея. На широкой выпуклой груди покоилась эмблема князей Эрпаха, наследственных владык Египта. Перед Сенмутом выступал его жезлоносец, держа в руке палку с золотым набалдашником. Та-кха'ет с другими женщинами стояла в стороне, на руках у нее сидела все та же кошка, только теперь с ошейником из горного хрусталя. Девушка была одета в прозрачное платье голубого льна. Только когда лодка уже оттолкнулась от берега, Сенмут вдруг с удивлением понял, что она одета в траур в такой радостный день.
Одна за другой лодки переплывали Нил, теперь превратившийся в быструю прозрачную реку, уровень воды в которой будет падать до середины лета, пока не достигнет минимума. На противоположном берегу толпы прибывших начали выстраиваться в процессию, люди весело болтали и смеялись, стоя под огромными балдахинами и флагами, которые украшали дорогу, бывшую некогда всего лишь тропой. Хатшепсут встала во главе. Она решила идти пешком, так что остальным тоже пришлось оставить свои носилки на берегу. Увидев, что Сенмут собирается занять место рядом с Хапусенебом, Менхом и прочими блестяще одетыми министрами, она поманила его к себе. Быстрыми шагами он пробрался к началу колонны, в его подведенных черной краской глазах застыл вопрос.
– Где Неферура?
– Она идет с женщинами, ваше величество, в окружении телохранителей его величества, а Нехези шагает рядом с ней. Малышку несут в носилках. Я подумал, что ей лучше ехать.
Она кивнула:
– Хорошо.
Мериет-Хатшепсут исполнилось три года, и такая прогулка, пусть даже медленная, была бы ей не по силам. Хатшепсут подвинулась, улыбаясь.
– Сегодня и твой день, благородный, а не только мой. Я решила поделиться с тобой славой. Можешь идти рядом со мной.
Потрясенный, он занял место около нее. Она дала горнам знак начинать.
– Вне всякого сомнения, – продолжала царица, когда они тронулись, – твоя рука видна в этом храме не меньше, чем моя. Я подумала над этим, Сенмут, и хочу, чтобы ты написал в освященных стенах этого храма и свое имя, дабы люди знали, как высоко я тебя ценю и как сильно уважаю.
Сенмут повернулся к ней и поклонился. Они продолжали идти, но в мозгу у него все кипело. Такая честь даровалась так редко, что, как он ни старался, больше одного примера не вспомнил: в Саккаре царь Джосер позволил богу Имхотепу подписать величественные сооружения собственным именем. Это был дар, ценность которого выходила за пределы земного мира, ибо теперь боги увидят его имя там, где начертаны лишь имена царей. Они будут судить его наравне с царями. Он уже знал, где напишет свое имя, историю своей жизни и титулы – за дверью, ведущей во внутреннее святилище, где его не увидит никто, кроме богов и членов царской семьи, которым одним дозволялось не только входить во внутреннее святилище, но и закрывать за собой дверь – привилегия, которой были лишены даже жрецы.