Искусство управленческой борьбы
Шрифт:
А если мы выбрали "вроде бы правильный", то он к одному из уже сложенных вроде бы подойдет, но с какими-то другими явно не состыкуется и породит ряд новых проблем.
Признаком правильного решения является тот факт, что это решение решает попутно и ряд других проблем.
Признаком неправильного решения является тот факт, что, вроде бы решая одну проблему, оно порождает ряд других.
— Значит, так! — сказал я, вставая и небольшой паузой добирая внимание до предела…-
За всех за нас… контракт будет подписывать…
Энергичной дугой палец опустился вниз, повисла тишина. Я ждал.
От чего я хотел отвлечь внимание? От того, что, по моим словам, выходило, что подписывать контракт, а стало быть, и платить будет всего один человек, а не каждый в группе инструкторов. Это существенно снижает сумму оплаты, в то время как присутствовать будут все. В принципе такое «соломоново» решение можно было бы опротестовать. Техническая, правовая, экономическая, этическая и эстетическая возможности для протеста во время паузы, пока я держал палец наверху, были. Не было только психологической возможности, поскольку было интересно, чем я закончу фразу.
Это довольно сильный прием. Человеку даются все возможности для протеста, кроме одной — психологической. И раз протест не заявлен, это уже его вина: ведь у него были возможности! А вот если мы его лишим какой-то другой возможности для протеста, не психологической, то тогда — не его вина.
Тогда он может убедительно объяснить: меня лишили технической возможности.
Или: если бы я протестовал, я бы тоже был не прав.
Или: это мне бы дорого обошлось!
Или: это было бы неэтично с моей стороны.
Или: это некрасиво выглядело бы!
Все эти невозможности более или менее объективны и общезначимы.
А вот психологическая возможность или невозможность — вещь сугубо индивидуальная.
Другие не могут судить: была психологическая возможность или не было. И на оправдания человека говорят: "Ну и зря! Надо было все-таки возразить!" Или: "Значит, прозевал, сам виноват!" и так далее. Здесь слово «все-таки» изображает максимальную степень чужого согласия с «объективностью» факта психологической невозможности.
Итак, я ждал.
Ждал вопроса. И он не мог не прозвучать, хотя бы от одного из многих присутс твующих.
И он прозвучал:
— А почему, не читая?!
— А потому, — ответил я с плохо скрываемым торжеством, не оставлявшим у публики сомнения в том, кто здесь ожидается победителем, — что платить нам не придется!
Потому, что в длинном тексте контракта вы не могли не наделать ошибок! Давайте его сюда! — уже довольно требовательно закончил я и протянул руку за контрактом.
— Одну минуточку! — попросили инициаторы. Они сгрудились над контрактом, пытаясь в такой ситуации прочесть его заново и обнаружить собственные ошибки. Дело, фактически, неосуществимое. Пауза затянулась.
— Ну, так что? Будем играть или нет?! — спросил я, фиксируя победу.
Ведь уже то, что заминка возникла по их вине, означало, что, нападая, они плохо подготовились. И я эту плохую подготовку
— Ладно, не будем их ждать! Давайте продолжим игру! — сказал я, и инструктор продолжил объяснения.
Понудив оппонента к сужению собственной картины мира и заставив его разглядывать ее детали, мы можем перехватить инициативу.
Почему инициаторы вымогательства платы за наше присутствие поверили мне, что в их контракте могут быть ошибки?
И не было ли мое заявление об ошибках блефом? Я многократно рассказывал этот эпизод на лекциях и тренингах, и ни разу аудитория не задала мне вопрос: а не было ли мое утверждение об ошибках блефом, хотя бы и находчивым, но блефом?
И только теперь, когда я превращал этот эпизод в текст книги, я "как писатель" спросил себя сам "как участника событий": а не было ли это блефом?!
— Если бы я ответил: "Нет, это не было блефом, я чувствовал, что ошибки есть!" , то я должен был объяснить, откуда взялось это чувство?
— Если бы я ответил: "Да, это был блеф, находчивый, но 6леф!", то я должен был бы объяснить, откуда взялась эта находчивость? Я себя знаю в силу хотя бы уже многих прожитых лет: у меня есть некоторые достоинства, но находчивость к их числу не относится. Так откуда она взялась?
Словом, интересным является вопрос: почему в тот момент мне пришла на ум мысль именно об ошибках?
Помните, как мое внимание зацепилось за формулу "каждому подписавшемуся"? Тогда я использовал ее таким образом, что, на всякий случай, сократил число подписывающих до одного — инструктора Сони. Казалось бы, "странность формулы" — уже отработанный материал. Нет — это, пусть уже бедная, но не пустая порода. Давайте еще потрудимся.
У инициаторов происшедшего в момент составления контракта была явно размытая картина мира — и по поводу предстоящей игры в мафию, и по поводу ролей в предстоящем действе, и в отношении круга лиц, которых я приведу с собой. Ведь такого рода мероприятие проводилось впервые. Что было твердое в их картине мира?
— Что игру будет проводить инструктор, а не я.
— Что я буду "только зрителем".
— Что со мной придут еще какие-то люди — не жители их государства.
Почему же они тогда не использовали простую формулу: "все иностранцы"?
Да потому, что в их рядах наверняка присутствовали друзья и подруги — граждане других государств, и этой формулой они бы восстановили аудиторию против себя и осложнили бы отношения с другими государствами. Ясно, что им было что обсуждать и что контракт — явный плод коллективного творчества в условиях, когда трудно поручиться за его качество.