Исландская карта
Шрифт:
Еропка пригорюнился, но только на один миг.
– Ну а коли поймают, тогда что?
– Предлагай, – великодушно разрешил Лопухин.
Зарываться было опасно – однако кто ж удержится от крайности, когда его пугают несносным древнегреческим слепцом! «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…» А гневливость – один из смертных грехов, между прочим. Чего ее воспевать? Эх, жаль велеречивый тот грек был поражен всего лишь слепотой, а не немотой вдобавок!
– Если мальца поймают, то вы, барин, определите его в ремесленное училище или в хороший дом на
– Ты не захворал? – спросил Лопухин и посмотрел на слугу с удивлением. – Нет, серьезно? Откуда такое благородство? А, понял!.. хочешь и мне головную боль устроить?
Слуга развел руками и смолчал.
– Будь по-твоему, – решил Лопухин и подтолкнул тростью возницу: – Прибавь.
Серый жеребец, казалось, только и ждал сочного чмоканья губами и окрика «н-но-о!». Через мгновение он помчал вперед, как призовой рысак. Ветер ударил в лица.
– Хочешь еще пари? – крикнул Лопухин. – Он не московский и приехал не далее как вчера. Держим?
На этот раз Еропка решительно помотал головой.
– Не хочешь? Что так?
– Да ведь сразу видно, барин, что он деревенский. Лапти на ём. Не успел еще городскую обувку скрасть, стало быть, приехал недавно. Пожалуй, и впрямь вчера, а то и нынче.
– Ишь ты! – выразил Лопухин приятное удивление наблюдательностью слуги, и сейчас же взгляд его стал хищным.
Лаковая коляска поравнялась с приказчиком, уже тяжело дышащим и прекратившим кричать, но не разочаровавшимся в успехе погони, и легко обошла его. Изрытая земля слева кончилась, пошли рельсы и шпалы, и уже совсем близко впереди расстелилась вновь собранная торцовая мостовая, но уже вобравшая в себя рельсовые пути.
Беглец задыхался. Преследователи не приближались, но и не отставали, и свернуть было уже некуда. Силы, подточенные недоеданием, кончались, но страх все еще заставлял бежать.
Кончились канавка с рельсами и шпалами. Городовой теперь топотал сзади, совсем близко, шагах в пяти. Отчаявшись в чахлой своей удаче, мальчик теперь надеялся только на чудо.
И чудо случилось, вот что дивно! Послышался конский топот, и, высекая искры подковами, справа возник крупный серый жеребец, запряженный в блеснувшую на солнце коляску. Судьба сжалилась и одарила шансом. Прицепиться сзади и укатить от злого приказчика и страшного городового! Только бы изловчиться, не промахнуться только бы… Вон как гонит…
Однако все случилось не так, как полагал малолетний похититель калача. Когда он взял правее, чтобы, пропустив коляску впритирку с собой, наддать из последних сил и прицепиться сзади, чья-то сильная рука в белой перчатке, высунувшись из коляски, молниеносно схватила его за шиворот, как водяной уж хватает лягушонка, и столь же молниеносно втянула внутрь экипажа. Послышалось на удивление спокойное: «Гони!» – и мальчик сперва забарахтался было, а потом обмяк в сильных руках.
Полицейский свисток засверлил с новой силой. Тогда Лопухин поморщился и, придерживая пойманного одной рукой, а второй добыв из кармана горсть мелочи, бросил медь на мостовую. Весело звеня, монеты запрыгали по торцам. Свисток издал еще одну трель, короткую и какую-то неубедительную, и затих позади.
Схваченный малец сообразил две вещи: во-первых, быстроногому и на диво упрямому булочнику уплачено за калач, а во-вторых, сам он находится в полной власти этого господина с тонкими усиками и посмеивающимися глазами. Попал из огня да в полымя…
Но сердце готово было выскочить вон, и не хватало дыхания. В полной уверенности, что удерет, как только представится такая возможность, мальчик принялся глубоко дышать и глотать слюну. Временами в глазах становилось темно от усталости и голода, но он знал, что это пройдет. Если не отнимут калач – пройдет.
Тем временем между необыкновенным господином и его слугой шел такой разговор:
– Ну что, спорщик, попался? – говорил господин. – Читать тебе сочинение Гомера! Смирись и просвещайся.
– Барин, так нечестно! – с искусственной плаксивостью возражал слуга. – Не было такого уговора, чтобы вы ему помогали!
– Да ну? Спор шел о том, уйдет этот шкет от погони или не уйдет. Сам видишь, он ушел, а как ушел – в данном случае неважно. Калач – его; «Одиссея» – твоя. Будешь читать.
Слуга задохнулся от возмущения и не сразу нашел ответ. А когда нашел, заговорил вкрадчиво:
– И никуда он не ушел. Вы сами-то где служите, барин?
– Глупости! Воришки по части полиции.
– То-то городовой перестал свистеть. Он вас узнал! А о воришках у нас уговора вовсе не было. Мы о чем спорили? Уйдет – не уйдет. Вы сами сказали. Вот он от вас и не ушел. Так что не ваша правда, барин, и не моя.
Помедлив, Лопухин кивнул с неохотой.
Тут бы Еропке смолчать! Лопухин, ценящий деньги не более, чем они того заслуживают, зато очень ценящий свое время, пожалуй, вручил бы мальчишке рубль серебром да и отпустил восвояси, дав на прощание совет не опускаться до воровства.
И вся мировая история пошла бы иным путем. Уж история государства Российского – совершенно точно.
Но Еропку словно черт потянул за язык. Слуга решил внести полную ясность:
– Так что и я Гомера не читаю, и вы ничем не обязаны, – заключил он, имея вид победителя.
И сразу понял, что все испортил. Но о том, сколь великие последствия возымеет вскоре его опрометчивое заявление, Еропка, разумеется, не имел никакого понятия.
– В точности наоборот, – улыбнулся Лопухин. – Тебе придется читать «Одиссею». А мне придется принять участие в судьбе… как тебя зовут?
В один момент под взглядом внимательных, будто бы пронзающих насквозь глаз мальчик почувствовал: обладатель таких глаз имеет право задавать вопросы, и лучше ему не врать, а отвечать быстро и по существу.
– Нил…
– В судьбе Нила… Фамилия?
– Головатых я…
– В судьбе господина Нила Головатых, – закончил Лопухин. – Хорошая фамилия. Да ты ешь калач, не стесняйся.
Нил азартно вонзил в хлеб зубы. Сейчас ему казалось, что ничего вкуснее он в жизни не едал. А чудной господин обратился к слуге: