Исландская карта
Шрифт:
– Нет, – бросил Пыхачев. – Пусть подойдут ближе.
Но исладнцы не спешили подходить ближе. Четверть часа прошло в напряженном ожидании. То и дело океанская зыбь вспухала очередным водяным столбом. Ни корвет, ни канонерка не имели попаданий.
– Неизвестное судно прямо по курсу! – закричал марсовый.
Враницкий поднес к глазам бинокль. И верно: далеко впереди из-за горизонта показались две тоненькие, как спички, дымовые трубы.
Враницкий удивленно выругался.
– Взгляните-ка, Леонтий Порфирьевич. Вот чего они ждали. Граф Лопухин был прав: пираты приготовили нам хорошую ловушку. Лучшие их корабли стоят в дрейфе, не демаскируют
– А я в этом не убежден, Павел Васильевич…
– Я пока тоже, – улыбнулся Враницкий.
Второй пиратский барк и оба шлюпа также открыли огонь. Снаряды теперь ложились точнее, но пока что ни один не упал ближе трех кабельтовых от корвета. «Чухонец» также не имел попаданий. Что за безумное разбрасывание снарядов! Залп следовал за залпом – и все с тем же нулевым результатом. Но противники понемногу сближались.
– На дальномере! – гаркнул старший офицер. – Цель – головной барк.
– Пятьдесят один кабельтов!
Возле бакового и ютового орудий замерла прислуга; пушки заряжены, элеваторы готовы подать из трюмов новые конические бомбы и заряды, на лицах людей застыло то особенное выражение, какое бывает перед началом каждого боя, когда всякому ясно, что его сегодняшнее бытие легко может опрокинуться в небытие, и ничего, решительно ничего нельзя с этим поделать. Что выпадет, то и выпадет.
– Разрешите открыть огонь, Леонтий Порфирьевич, – повторно обратился Враницкий к Пыхачеву. – Люди застоялись. Да и обидно: пираты в нас стреляют, а мы молчим, как будто так и надо… Смотрите!
Перед самым носом «Чухонца» вздыбился водяной столб. Не успел он опасть, как задранный кверху хобот единственного орудия канонерки извергнул чудовищный фонтан огня и дыма. Через несколько мгновений по барабанным перепонкам ударил плотный ком воздуха.
Сняв фуражку, Пыхачев размашисто перекрестился.
– С Богом, Павел, Васильевич. Начинайте.
«Давно бы так», – подумал Враницкий, поднося ко рту рупор.
Восьмидюймовки открыли огонь.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой «Чухонец» жертвует собой, а граф Лопухин оказывается жертвой случая
Воистину: человек может лишь предполагать, а располагает им кто-то совсем другой.
До шторма в Немецком море Нил Головатых был почти доволен своей новой судьбой. Гоняли его, правда, нещадно, но почем зря не шпыняли, гоняли больше по делу. Искусство лопатить палубу и драить медяшку, да чтоб все сияло, Нил постиг быстро. Подумаешь наука! Уж всяко не труднее, чем в учениках у какого-нибудь городского мастера. Петька, соседский паренек, удравший из Красноярска, куда был отдан в учение к шорнику, и вернувшийся в родное Горелово к мамке-пьянице, рассказывал такие страсти, что жуть брала. Не-ет, в юнгах лучше.
Труднее давалась моряцкая наука. Всякая вещь, даже самая мелкая и незначащая, имела на судне свое название, часто такое, что не вдруг и выговоришь. Грот-бом-брам-стаксель – каково? Обыкновенная пеньковая веревка могла оказаться в зависимости от назначения и шкотом, и фалом, и концом, и Бог весть чем еще. «Чухонец» нес две мачты с прямыми и косыми парусами; косых было больше. От обилия наименований ум заходил за разум.
Оказалось, не так страшен черт, как его малюют. Нил обтерпелся, обвыкся. Побыл положенное время мишенью для матросских шуток, но не слишком обиделся – понял, что моряки привыкли шутить над всяким сухопутным. Ну побежал к баталеру просить линьков или взялся всерьез затачивать напильником якорную лапу – подумаешь! Тут главное не реветь. И еще: моряки на «Чухонце» оказались людьми незлыми, особенно младший унтер-офицер дядя Сидор, строго велевший «не забижать мальца». Может, просто повезло.
Хотя и дядя Сидор называл Нила попросту салагой. Нил не обижался – пущай дразнят как хотят, лишь бы не били.
Боцмана Нил боялся. Степан Пафнутьич мог съездить по шее просто так, за здорово живешь. При офицерах, правда, остерегался, а иной раз Нила выручал справедливый дядя Сидор. «Не боись, – внушал он. – Пафнутьич наш мужик не злой. Просто должность у него такая… собачья. Иной раз без кулака с нашим братом никак невозможно. Войдешь в возраст, сам поймешь».
Свободного времени не было совсем. Хорошо еще, что вахта досталась самая легкая – с восьми утра до полудня и с восьми вечера до полуночи. Ночью давали поспать, зато днем – ни-ни. Иди заниматься то грамматикой, то навигацией, то корабельной механикой, что ворочается и стучит в трюме, а то и вовсе французским. Зачем французский язык тому, что в жизни не видывал ни одного француза? Ан надо. Терпи. Офицеры не дрались, но въедливы были почище боцмана.
От барина Николая Николаевича не было весточки до самого Копенгагена. А уж там Нил, получив увольнительную на берег, отправился прямиком к нему и доложил все по форме. И видно было, что своим докладом нисколько барина не заинтересовал, однако же получил целых десять рублей. А за что?
Впрочем, дают – бери. Запас карман не тянет.
Копенгаген Нила удивил, но не понравился. Чисто, но скучно, не сравнить ни с Москвой, ни с Питером. В портовых кварталах еще ничего, жизнь теплится, из окон кабаков летят рев и визг, а как отойдешь подальше, так тоска берет. Людей много, а поговорить не с кем, ни один русского языка не понимает. Бестолковый народ.
Письмо тетке Катерине Матвеевне в Житомир осталось неотосланным, да и ненаписанным. Дядя Сидор убедил: без точного адреса не дойдет. Еще чудилой назвал и дал легкий подзатыльник за упрямство.
Нил просто слонялся по улицам, дивился на островерхие крыши, гордился формой российского моряка. Оказалось, что пройти по твердой земле вместо палубы – удовольствие. Еще оказалось, что у него изменилась походка – стал шире расставлять ноги и переваливаться. Моряк!
Но Тот, Кто Располагает, решил поглумиться. В Немецком море заштормило с такой силой, что Нил, прежде не знавший, что такое морская болезнь, и даже начавший гордиться своею крепкой натурой, с великим трудом отстоял одну вахту – а дальше начался кошмар кромешный и казнь египетская.
«Чухонец» жалобно стонал, скрипел и грозил развалиться, волны катались по полубаку, а Нил не боялся, потому что мутило его с такой силой, что бояться было некогда. В конце концов он упал и был снесен в кубрик. За три дня не имел во рту маковой росинки и если думал о пище, то только с ужасом. Чуть не помер.
Однако же не помер и, как чуть полегчало, был выдворен из койки и отправлен помогать делать ремонт. Поскольку мало еще что умел, его роль сводилась к «подай-принеси». Корпус дал течь, но ее удалось заделать. Механики возились с машиной, что-то разбирали, регулировали, смазывали и заново собирали. Наверху чинили такелаж.