Испанский гамбит
Шрифт:
Даже воздух здесь казался заряженным странной энергией. После опрятной и спокойной Англии в Испании особенно остро ощущались неукротимая силища и мощь. За все эти годы они досыта наслушались самых разнообразных теорий, модных споров, интеллектуальных фантазий, провозглашаемых в прокуренных людных комнатах. Мечтаний, выкрикиваемых пронзительными голосами. Лихорадочно излагаемых видений. Оптимизм был подобен вирусу, а надежда казалась несбыточной фантазией. И вот оказалось, что в Испании это все претворяется в жизнь, пусть в самой неуклюжей, смешной, гипертрофированной форме. Но в этой стране пробуют создать бесклассовое общество.
– Здесь у тебя рождается
Флорри незамедлительно кивнул, не совсем разобравшись в своих чувствах, но почему-то соглашаясь с ней.
Ясным днем они сидели за столиком кафе «Мока» на первом этаже их отеля, по-настоящему удивленные теплом и солнечностью января, по-своему соответствующего горячности народных масс. Они потягивали cafe con leche [21] и наблюдали за парадом. Революция здесь была не чем иным, как парадом.
21
Кофе с молоком (исп.).
Вниз по Рамбле, которая широкой магистралью спускалась на милю от пласа де Каталунья к порту, нескончаемыми колоннами шагали революционные массы. Даже просто смотреть на них казалось почти привилегией. Били последние часы старого усталого мира.
– Нет, ты только посмотри на них! – У Сильвии от волнения разгорелись щеки и заблестели глаза.
– Самый большой парад из всех, – заметил Флорри.
И к этому параду старая Барселона принарядилась, как будто без соответствующего одеяния не могло быть и радости. Все население города внезапно превратилось в трудящихся. В первый раз в истории человечества стало модно быть трудящимися. Люди надели синие рабочие комбинезоны или хаки бойцов народной милиции. Даже прозаический общественный транспорт прифрантился: трамваи, двигавшиеся вдоль улиц, плыли, как огромные поплавки, кричаще расписанные красно-черными красками. На своих боках они несли названия разных политических объединений. Грузовики и легковые машины, временно экспроприированные в политических целях, тоже несли свидетельства своей лояльности с гордостью, подобной той, с которой старый гвардеец носит свои шевроны.
Это был Mardi Gras [22] революции гуляк. Воздух звенел музыкой и поступью истории. В нем плясали конфетти. Праздничные знамена свешивались с балконов зданий к голым ветвям деревьев на Рамблас. Другие, кричаще расписанные, выгнутые, как паруса, или величественно ниспадающие, были натянуты между столбами освещения и стенами домов. Они несли на себе все разнообразие призывов, зовущих к предстоящим великим делам.
«Они не пройдут!»
«С фашизмом будет покончено здесь!»
«На Уэску! На Уэску!»
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
«Смерть буржуазии!»
22
Жирный вторник (фр.), вторник на масленой неделе, последний праздник карнавала перед Великим постом.
Весь революционный пантеон предстал на огромных портретах, развешанных на каждом шагу: смелые, добрые, мудрые лица, лица святых. Флорри узнавал некоторых: Маркса и Ленина, женщину, которую испанцы называли Пассионария, вдохновенного интеллектуала по имени Нин, главу ПОУМ. Только Стальной человек из страны Советов – Сталин – здесь отсутствовал: ему не было места среди этих неуправляемых либералов. Зато в полумиле отсюда, на пласа де Каталунья, раскачивался его огромный портрет. Там ПСУК, коммунистическая партия Каталонии, руководимая компартией из России, организовала свою штаб-квартиру в отеле «Колумб», превратив нарядную барселонскую площадь в частицу далекой Москвы.
Как же шумно было на Рамбле! Гром песен и граммофонных пластинок, мешанина дюжины наречий, испанский, каталонский. Часто слышались английские, французские, немецкие и русские слова.
Воздух искрился солнечным светом, клубился пылью, грохотал шумом, благоухал запахами цветов, бензина, лошадей и сластей. Сенсация громоздилась на сенсацию, зрелище – на зрелище.
– Я словно бы попала в другой мир, – говорила Сильвия. – Мир совершенно новый. Как будто перенеслась на несколько лет в будущее.
Флорри уж и не знал, что сказать. Размах ее страстей даже озадачивал. Ничто в ней не напоминало о прошлой их ночи.
– Мне так хочется верить в это. Тогда многое становится понятным для меня.
Девушка была права. Таким отчетливым было здесь ощущение революции. Дух справедливости, так долго преследуемый, наконец вырвался на волю. Дышать им – уже значило верить в передел старого, наступление правого, в создание государства справедливости. Счастье быть повивальной бабкой истории, видеть, как в муках рождается новое время! Флорри просто физически ощущал острое чувство новизны, пронизывающее все его существо.
Но даже сейчас, в настроении стихийной приподнятости, крайней решительности, Флорри не мог подавить сомнений. Они владели им, как тяжелый назойливый запах. Какова доля иллюзий во всем происходящем? Парады, речи, пляшущие толпы крестьян – это и есть будущее?
Или будущее – старый Грюнвальд со связанными руками в полицейском фургоне? А как же бедный Витте, утонувший прошлой ночью? А как же сотня безымянных арабов, похороненных черной волной?
– Что ты так печален, Роберт?
– Я думал о старом графе Витте.
– Он погиб. Бедняга.
– Да. – Флорри потянулся и взял ее руку. – И еще я подумал о нас с тобой, Сильвия. Не об истории, не о прогрессе и не о справедливости. Нет, о нас. Хорошо ли то, что мы делаем? Имею ли я право на это?
– Но мне нравится, когда ты меня обнимаешь, – ответила она. – Очень нравится.
– Мы с тобой сейчас живем в отважном новом мире. И ты говоришь мне, что тебе нравится, когда я тебя обнимаю. Но может быть, это всего лишь иллюзии, Сильвия? Объясни мне, пожалуйста. Может быть, я не понимаю тебя? Может быть, я слаб и сентиментален и вижу то, чего нет в действительности?
Тень раздумья омрачила ее лицо. Неожиданно откуда-то налетел шквал музыки такой громкой, что Флорри поморщился. Взгляд девушки стал озабоченным.
– Я как раз думала о том, время ли сейчас для наших отношений. Среди всего этого.
По Рамблас двигался отряд кавалерии. Четко цокали по каменной мостовой копыта. Отсюда, издалека, они казались такими сильными и гордыми, воплощением славы и целеустремленности.
– Я правда люблю тебя, очень люблю. Но мне нужно видеть то, что делается здесь. Не сама революция, а мое ощущение революции. Я никогда не присутствовала при таких волнующих событиях. Не была так близко к истории. И впредь никогда не буду. И мне нужно время, чтобы… Ну, чтобы познать это новое. Для этого я сюда и приехала. Ты понимаешь, о чем я говорю?