Испанский жених
Шрифт:
– Магдалена… – начал он и протянул руку, чтобы прикоснуться к ней.
Однако дотронуться до Магдалены ему так и не удалось. К его величайшему изумлению, Магдалена подняла руку, и в следующий момент его левую щеку обожгла пощечина. Филипп отпрянул. От неожиданности он растерялся, а эта английская амазонка как будто только этого и ждала – захлопнула дверь прямо перед его носом.
Еще не успев прийти в себя, он услышал, как с той стороны щелкнула задвижка.
Наступил новый год.
Эммануэль Филиберт покинул Англию, а Елизавета вернулась в Вудсток – не совсем узницей, но под наблюдением нескольких приставленных к ней
Такое поведение было характерно для них. Елизавета свято верила в свою счастливую судьбу, пусть даже на троне сейчас сидела ее сестра, у которой к тому же скоро должен был родиться ребенок. Она дожидалась удобного случая и готовилась в любую минуту воспользоваться им. Мария же, чье положение зависело от еще не родившегося ребенка и могущественного англо-испанского альянса, стоявшего за ее спиной, не могла рисковать преимуществом своего законного права на корону.
Разумеется, прошедшие недели были нелегки для Филиппа. Он не мог забыть своего унизительного столкновения с Магдаленой Дакр. В случившемся он винил не ее, а себя. Встречаясь при дворе, они оба держались так, будто ничего и не произошло. Он был как всегда учтив и обходителен, она – так же скромна и любезна. В общем, можно было подумать, что ни один из них уже не помнил о том инциденте. К тому же он вовсе и не боялся, что она пожалуется Марии. Магдалена представлялась ему женщиной неглупой, то есть способной понять, что весь свой гнев королева обрушит не на Филиппа, а на нее.
Что касается Магдалены, то в ту ночь она так и не сомкнула глаз. Ей казалось, что Филипп не оставит ее поступок безнаказанным. Она уже видела себя опозоренной и под каким-нибудь надуманным предлогом выгнанной со двора. Ей доводилось слышать много рассказов о мстительности испанцев, а зачастую и наблюдать, как эти идальго были готовы драться насмерть, посчитав себя оскорбленными в той или иной ситуации.
На другой и во многие последующие дни она ожидала бури, но ничего не происходило. Однажды ей даже почудилось какое-то жалобное выражение, промелькнувшее в его глазах. Неужели он и в самом деле оказался таким отходчивым, великодушным мужчиной? Если так, то она должна была восхищаться его характером, поскольку натура всех других королей обычно не позволяла им признавать собственные ошибки.
Постепенно Магдалена стала мысленно благодарить его за такое рыцарское поведение, а порой и защищать от злых языков. Затем она под строжайшим секретом рассказала о случившемся одной своей близкой подруге – и добавила, что не перестает удивляться ему, не чуждому понятных мужских желаний и по-человечески простившего ее за свое униженное достоинство. Слыханное ли дело? – заключила свой рассказ Магдалена. Ведь он же король… да к тому же испанец!
Но долго ли можно было держать при себе такой секрет? Разумеется, другие тоже должны были оценить эту невероятную историю. Оценить, чтобы восхититься великодушием Филиппа – или посмеяться над ним, потому что могущественный Филипп Испанский получил пощечину от англичанки, защищавшей свою девическую честь.
А между тем на Смитфилд-сквер уже пылали первые костры. Гардинер и Боннер трудились, не покладая рук. Давно пора, говорили они. Если Англия вернулась в католическую веру, то еретики должны понять всю порочность своих заблуждений,
Лондонцы теперь старались обходить стороной эту площадь. Им казалось, что здесь постоянно чувствовался запах дыма и горящей человеческой плоти.
Это все из-за замужества нашей королевы, говорили горожане. «В нашей стране все было прекрасно, пока среди нас не появились чужеземцы…»
Время от времени испанцев подстерегали на улицах, и вскоре ни один из них уже не отваживался совершать прогулки после наступления темноты. В тавернах слышались все новые угрозы, многие задавали вопрос: «Почему все это произошло с нами?» Им отвечали: «Потому что приехали испанцы».
Церемонии, совершавшиеся на Смитфилд-сквер не были тем, что во всем мире именовалось словом аутодафе. Слишком уж Испания и Англия не походили друг на друга, сетовали испанцы. Англичане любили веселые зрелища, обильные застолья, пиво и более крепкие напитки, которые потребляли с неумеренностью новосветских дикарей… обожали сценические представления и танцы. Они не могли по достоинству оценить ни одного религиозного обряда, обязывающего к торжественности и благоговейному трепету перед могуществом церкви. Если же кто-то из них приходил посмотреть на сожжения колдунов и ведьм, то непременно становился угрюмым и молча стоял в толпе таких же угрюмых зрителей. Здесь ничто не напоминало тот всеобщий экстаз, который был столь существенной частью испанских аутодафе.
Да, это был варварский, невежественный народец. Сердясь на что-нибудь, он выражал свое неудовольствие в непристойной ругани и насмешках. Вот и сейчас он насмехался – на сей раз не пощадил самого Филиппа. Рассказ о приключении испанского принца в спальне Магдалены Дакр передавался из уст в уста и в конце концов изменился до неузнаваемости. Теперь оказалось, что он домогался не только этой достойной леди, но и всякой женщины, которая попадалась ему на глаза. Поговаривали, что ночами он рыскает по городу, подлавливая неосторожных юных девушек, слишком поздно возвращающихся домой.
В тавернах распевали песенки о любовных похождениях Филиппа.
«Когда королева снимает корону.
Супруг королевы бежит из дворца…»
Филиппа тревожили те бессмысленные жестокости, которыми Гардинер сопровождал сожжения еретиков. Своими тревогами он решил поделиться с Марией.
Та не желала думать ни о чем, кроме своего ребенка. Сейчас Марию волновало то обстоятельство, что ее живот рос не так быстро, как хотелось бы. Иногда она всем телом прижималась к Филиппу и плакала – боялась, что плод появится на свет мертвым. Он утешал ее, хотя и опасался, что на самом деле она готовит его к возобновлению тех отношений, которые вызывали у него такое отвращение.
И все-таки он чувствовал необходимость поговорить с ней о кострах на Смитфилд-сквер.
– Гардинер ни в чем не знает меры, – сказал он. – Не успела Англия вернуться к Риму, а он уже начал сожжения.
– А что, к ним не следовало прибегать?
– Следовало, следовало! Но в таких вещах прежде всего нужно заручиться поддержкой народа.
– А разве мы этого не сделали?
Мария слепо верила в Гардинера. Если он и допускал излишнюю жестокость в обращении с еретиками, то в его лояльности и поддержке католической королевы она могла не сомневаться.