Исполняющий обязанности

Шалашов Евгений Васильевич

Мсье Бопертюи обо мне слишком плохого мнения. Можно подумать, что я только и делаю, что дерусь? И уж тем более не стану драться на церемонии вручения верительных грамот.

— Да, мсье, у меня для вас есть подарок! Вернее — это не вам, а вашей девочке. Я же еще не успел вас поздравить. Возьмите, от всего сердца.

Ну, кто бы сомневался, что мне вручат серебряную ложечку «на зубок» для Вики. Это уже не то седьмая, не то восьмая. Первую подарили Игнатьевы, потом были ложечки от Книгочеева с женой, четы Исаковых. Даже из французских МИД и МВД прислали посылочки. Но самую крутую ложку подарил Никита Кузьменко — не серебряную, а золотую, с вензелем нашего последнего императора. Интересно,

кто ее спер и привез в Париж?

Могу себе представить, как активно станут расти зубы у девчонки, если постучать каждой ложечкой по первому зубику!

Но ложечки из драгоценного металла дочке пригодятся. И в хозяйстве вещь нужная, да и вообще. Вырастет, а вдруг да денежка на карманные расходы понадобится, так и продать можно. Золото с серебром всегда в цене.

Как я слышал, ложечку младенцу должна дарить крестная мать. Видимо, народ решил, что родители- большевики ребенка крестить не станут, но традицию им хотелось соблюсти. А вот по части крещения… Пару дней назад слышал небольшую перепалку Натальи с матерью. Кажется, она как раз и касалась крещения. Ольга Сергеевна, скорее всего, настаивала, Наташка брыкалась. Меня женщины решили в это дело не посвящать, но думаю, что Викусю все же покрестят. С нами или без нас. Лучше бы, разумеется, в присутствии папы и мамы. Не знаю только, кого взять в крестные родители. Возьму Книгочеевых — так Исаковы обидятся, возьму Исаковых, другие расстроятся. Я бы в крестные отцы Никиту Кузьменко взял, но нельзя. Испорчу парню карьеру, а ему еще в партию вступать (надо бы с Натальей поговорить, может, прямо тут и примем?), потом начальником торгпредства становиться, а в будущем прочу его в свои замы по внутренней контрразведке. Вон, как он удачно «оборотня» в торгпредстве вычислил. Так что, пусть крестных ищут теща с тестем.

После портного я поехал учиться. Да-да. Если я что-то решил, то обязательно сделаю. Почти как «Если я чего решил, то выпью обязательно». Господи, ну почему опять цитата из Высоцкого вспомнилась?

Постарался подгадать так, чтобы попасть на лекцию самого профессора Огюстена Кабанеса, тем более, что тема была обозначена очень любопытно: «История человеческого страха».

Жаль, что мое знание французского языка не позволяет постичь всех тонкостей, но суть я понял.

В средние века страх вызывали болезни, особенно чума. Страх вызывали люди, больные проказой. Считалось, что прокаженные, ставшие париями в обществе, могут заразить источники своей болезнью, а то и просто своими миазмами. Нередко обезумевшая толпа настигала несчастных и сжигала их живьем!

Страх вызывали люди, считающиеся колдунами и волшебниками, велик был страх перед магическими цифрами.

Накануне 1000-го года вся Западная Европа возносила молитвы Господу, ожидая светопреставления, воскресения мертвых и страшного суда.

Казалось бы —эпоха Просвещения, покончила со всеми страхами, но с началом Великой революции во Франции вновь проснулась общественная паника. Опять на улицах стала властвовать толпа!

Революция, дающая свободу рабам, снимает с их плеч не только тяготы угнетения, но выпускает на волю низменные и грубыеинстинкты народных масс.

Паника, страх, ужасы садистского безумия, охватывающие народ.

История войн и революций — это история панических страхов толпы. Толпа, поддавшись единому порыву, разносит страх дальше и от него (то есть от страха), нет спасения никому! Вместе со страхом, начинается вера во все слухи, что распространяются в городах и селах. Каждый день разносятся слухи — один нелепее другого.

Слухи кочуют из одного жилища в другое, заставляют людей поддаться всеобщей панике. Люди верят, но проходит несколько дней, неделя и выясняется, что этот слух был всего лишь чьей-то нелепой выдумкой. Казалось бы — если проносится новый слух, то народ должен получить от него иммунитет или, как минимум, отнестись с недоверием. Так нет же. Новому слуху верят так же, как и старому.

Откровенно говоря, я заскучал примерно на двадцатой минуте лекции. В лекции профессора не было ничего такого, чего бы я не знал. Более того — мог бы дополнить его собрание материалом из своего времени. Чего стоил у нас страх перед 2000-м годом. Конечно, повальной эпидемии страхов не было, но я знаю несколько семейных пар, решивших, что детей им рожать не стоит, потому что все равно грядет конец света. И как было объяснить дуракам, что 2000 год — не начало нового тысячелетия, а завершение предыдущего? Да и вообще — даты, это всего лишь цифры. Вон, в 666 году нашей эры никаких волнений не было, потому что еще счет от Рождества Христова не велся.

А сколько заработали программисты, объяснявшие, то в 2000 году все компьютерные программы обнулятся и нужно срочно покупать новые!

Вот так вот, а мы говорим — прогресс, прогресс.

Так, еще один пункт плана выполнил, галочку о выполнении. Так, наверное, теперь и хватит? Если все лекции в том же духе, то на фига на них приходить? Нет, надо будет еще на пару-тройку лекций сходить, а потом попросить у администрации коллежа, чтобы выдали справку.

В антикварном салоне мышка-норушка увлеченно торговалась с какой-то пожилой мадам. Та принесла на продажу десятка два не то рисунков, не то гравюр и требовала за каждую минимум по пятьдесят франков, а Мария Николаевна не соглашалась дать больше двадцати.

Товарищ Гилтонас, скучая в углу, укоризненно посматривал на обеих.

— Мадмуазель, в салоне напротив мне предлагали за каждую гравюру по семьдесят франков! — возмущалась дама.

— О, в этом случае, мадам, вам нужно вернуться и немедленно соглашаться! — радостно развела ручонками Семеновская.

Кажется, торг доставлял удовольствие им обеим, но в конце концов сошлись по сорок франков за штуку.

Мадам, получив деньги и подписав какую-то бумажку, ушла, а Мария Николаевна принялась по-хозяйски рассматривать закупленные работы.

— И кто это? — поинтересовался я. Подойдя поближе, вгляделся — какие-то лошадиные морды, странные коты, арабские мотивы, а потом догадался: — Делакруа?

— Ага, — рассеянно кивнула мышка-норушка. — Прижизненные литографии, а что ценно — продала их внучка гравера. С историей работы стоят дороже, но заполучить что-то от потомков — блеск! Жаль, что не внучка самого Делакруа, но гравер тоже сойдет.

— И почем они?

— Если окантовать — а это пять франков за гравюру, то можно просить по сто франков за штуку. Если в Париже. А если подождать, поискать американца, то за каждую гравюру можно просить по сорок-пятьдесят долларов. Жаль, оптом никто не возьмет. Но для начинающего коллекционера такие гравюры — самое лучшее.

Я покивал. Делакруа для меня что-то монументальное, яркое, а тут все бледное.

— Но я их, скорее всего, продавать не стану, — решила девушка. — Ну, пока не стану. В новом салоне они прекрасно впишутся в интерьеры — французы любят, если на стенах висит нечто патриотическое, вроде Делакруа. Я их даже пока окантовывать не буду. Посмотрим, что для стен лучше подойдет.

— Кстати, а как у нас нынче идут импрессионисты? — спросил я.

— Плохо идут. Во Франции спад, из США давно никого нет. Если только брат и сестра Стайны, но они берут только Пикассо и Матисса, — отозвалась Мария. Потом, оторвавшись от гравюр, с подозрением поинтересовалась: — У вас, товарищ посол, имеются импрессионисты?