Исповедь графомана
Шрифт:
Как я мог забыть такую поворотную дату в жизни Александра Сергеевича!.. Спасибо моему организму, который, как и моя рука, привык жить в пушкинских ритмах,- напомнил.
Я вышел из магазина, взял такси и поехал на Черную речку, к бывшей Комендантской даче, где на месте дуэли Пушкина ныне воздвигнут обелиск. Я должен был почтить память великого поэта в этот день. Стоя перед обелиском,
И я окончательно понял, что со мной произошло. Еле-еле доплелся я до дому. Первым делом я уничтожил то, что уже один раз было уничтожено,- сжег десятую главу «Евгения Онегина», «Историю Петра Великого», письма к Наталье Николаевне, кишиневские дневники… Теперь я не имел права ни в чем перечить судьбе. Я переоделся во все чистое и, прижав к пылающему животу пузырь со льдом, лег на кушетку.
Остаток сил я должен сберечь для последнего акта моей трагедии, о котором, очевидно, вы узнаете уже не от меня.
Прощайте!
Ваш Александр Сергеевич».
10 февраля около трех часов пополудни в Музей-квартиру Пушкина, Набережная Мойки, № 12, вошел человек, удивительно похожий на бывшего нанимателя этой квартиры. Он был так схож с ним, что народ, заполнявший в этот знаменательный час кабинет поэта, расступился. Народ подумал, что начинается юбилейное представление. Человек прошел по живому коридору мимо оторопевшего экскурсовода, нырнул под красный шнурок и лег на пушкинский диван, над которым возвышались полки с книгами. Бескровными губами человек прошептал:
– Смерть идет.
– Вы что!.. Вы куда?. Что это!. – опомнилась, наконец, экскурсовод.
– Морошки, морошки… – донеслось с дивана.- Позовите жену, пусть она меня покормит.
– Милицию! – закричала экскурсовод.- Позовите милицию!
Пришел милиционер.
– Вот полюбуйтесь,- сказала экскурсовод.
Лежащий на диване смотрел на милиционера полными страдания глазами:
– Ну подымай же меня, пойдем да выше, выше, ну, пойдем! Ну пойдем же, пожалуйста, да вместе!
– Чего смотрите? – дергала за китель милиционера экскурсовод.
– Хороший экспонат. И говорит слово в слово. Мы в школе проходили.
– Какой экспонат? – завизжала экскурсовод.- Это пьяный! Пьяный! На реликвии лежит. Здесь Пушкин умирал! А он…
– Встать!! – гаркнул милиционер.
– Тише,- сказала какая-то старушка с гвоздиками в руках.- Может быть, человеку действительно плохо…
– Кончена жизнь,- донеслось с дивана.
Перед диваном стояла притихшая толпа. Всхлипывала старушка.
И даже боевая указка экскурсовода бессильно опустилась. Милиционер снял фуражку, вытер пот, лоб его пересекала красная черта.
– Жизнь кончена!..- произнес человек внятно.- Тяжело дышать, давит.
Это были его последние слова.
Часы показывали два часа сорок пять минут. Дыхание прервалось.
– Что он? – минуты через две спросил кто-то в толпе.
– Кончилось,- ответил кто-то.
Рука, сжимающая ворот белой рубашки, разжалась, ладонь упала вниз, раскрылась, и все увидели, какие у покойника тонкие пальцы…
При составлении акта в кармане сюртука умершего была обнаружена его исповедь, которая ничего не объяснила, а напротив – сделала
факт его смерти еще более загадочным. Рукопись эту впоследствии выпросил себе один ученый-пушкиновед и до сих пор использует ее как
учебное пособие на семинарах по расшифровке пушкинского почерка.