Исповедь моего сердца
Шрифт:
— Папочка, можно и мне? Ну, пожалуйста , папочка. — Она задирает головку, улыбается, на ней уже красная вязаная шапочка, правда, сбившаяся набок, потому что надевала она ее сама. — Мама ничего не узнает.
— Да, малыш. Если поторопишься.
Но мама знает, мама всегда знает и не отпускает ее.
Маму пугает ружье.
— Ради всего святого, Абрахам, не надо.
— Оно не заряжено, миссис Лихт. А чего бояться незаряженного ружья, — дразнит он, — если у тебя чиста совесть.
Уж этот-то ребенок — его. На сей счет у Абрахама сомнений нет.
Абрахам решительно выходит из дома и невзначай, словно это его совершенно не волнует, окликает Мелани:
— Ну что, крошка, идешь с папкой? Или дома остаешься?
Мелани хохочет и бросается за ним; пронзительный голос матери останавливает ее:
— Мелани, нельзя!
Ребенок застывает на месте, начинает хлюпать маленьким носиком, она бы хотела, смеясь, подбежать к отцу, но нет, поворачивается и быстро шагает назад в дом; он снисходительно улыбается,
— Мелани . Мелани!
Тридцать три года от роду — и это первая великая страсть в его жизни, она навсегда останется его единственной великой страстью, после смерти отца он женится на этой женщине, пусть хоть весь Мюркирк изойдет от скандальных сплетен. Никогда еще Дэриан не испытывал такого воодушевления; никогда не охватывало его такое безумие. Даже за пределами студии он продолжает сочинять музыку, он пишет ее даже во сне, торжествующую музыку победившей любви, любви такой немыслимой, что до конца она победить не может; запретной любви; грешной любви; любви между братом и сестрой; любви трансцендентальной; любви обыкновенной: какая бывает у всех людей.Идеями полна его голова! Он даже не успевает записывать их, пальцам становится больно! Симфония для голосов… трио для флейты, виолончели и «резонансного пианино»… оратория без слов… соната, в которой алеаторическое звучание дополняется звучанием рояля… четырехчасовое сочинение для камерного оркестра, особых инструментов и хора, которое он назовет «Робин, сын мельника: история Предначертания»… В конце концов сочинение будет исполнено Нью-Йоркским филармоническим оркестром, когда композитору сравняется сорок два года, и по прихоти судьбы произойдет это именно 10 мая 1942 года в «Карнеги-холл»; сколько же ему пришлось ждать! — будут восхищаться поклонники, но Дэриан Лихт не испытает горечи, Дэриана Лихта постоянно сжигает внутренний огонь, он постоянно влюблен.
По крайней мере о том вещает его музыка.
Ничего не говори отцу. Я тебе скоро позвоню.
Милли, от которой уже больше года ничего не было слышно, прислала Дэриану пакет с газетными вырезками, вряд ли он читает нью-йоркские издания, мир политики и расовых волнений от него явно далек, это нереальный для него мир; а теперь, когда он стал музыкальным директором Объединенного школьного центра в округе Мюркирк — должность он занял исключительно ради жалованья (хотя какое ж это жалованье, не преминул заметить Абрахам Лихт), — у него на газеты и вовсе не остается времени. На присланных Милли вырезках — первые полосы газет с огромными заголовками: «ПРИНЦ ЭЛИХУ УБИТ В ГАРЛЕМЕ», отчеты начинаются словами: «Негритянский лидер застрелен неизвестными неграми». Кошмарные подробности убийства негра-революционера, сраженного пулей на улице, прямо у своего дома, больше напоминающего крепость, но Дэриан не может понять, какое все это имеет отношение к нему. Он вглядывается в фотографии, сопровождающие статьи; нет, конечно, это не их брат Элайша; хотя Милли скорее всего хочет, чтобы он думал, будто принц Элиху и Элайша — одно лицо, иначе зачем было посылать эти вырезки и просить ничего не говорить отцу? Но Дэриан уверен: этого злобного на вид принца Элиху, которого считают то ли африканцем, то ли уроженцем Ямайки, он в жизни не видел.
Дэриан рвет вырезки, Розамунде их тоже совсем незачем видеть. У его старшей сестры были в свое время «проблемы с выпивкой», на это намекал ему Уоррен Стерлинг; надо позвонить Милли, думает Дэриан, да, надо это сделать не откладывая, но ведь он так чертовски занят, да и о чем говорить?
Лучше дождаться, пока она позвонит сама. Если позвонит.
Все вышло случайно, но обвиняют его.
Машина почтальона с низкой осадкой застревает в грязи на главной дороге, колеса беспомощно буксуют, так что ему ничего не остается, кроме как выйти и постучать в дом Лихтов, они с Дэрианом старые знакомые, вместе ходили в школу, но, выглянув в окно, Абрахам Лихт не узнает почтальона, у Абрахама Лихта плохое зрение, он почти не спал всю ночь, и уже не первую, он убежден, что это его враги пришли за ним, федеральные агенты пришли за ним так же, как некогда пришли они за ним и Лайшей, и они с сыном едва успели убежать по крышам, под пулями, которые впивались им в затылки, а сейчас они пришли по специальному указанию министра финансов, ибо Абрахам Лихт знает всю подноготную того, что произошло в октябре 1929 года, он бросается за ружьем, запертым в кабинете и постоянно находящемся в боевой готовности на такой вот крайний случай; вообще-то он собирается всего лишь припугнуть незваного гостя (так он будет клясться впоследствии), но каким-то образом один из двух стволов сам собой разряжается, раздается оглушительный грохот, крупная дробь вдребезги разносит оконное стекло, повсюду разлетаются осколки, отдачей от выстрела Абрахама швыряет на пол, и тут на пороге появляется бледный как мел Дэриан: О Господи, отец, ты цел?Из-за спины у него выглядывает Розамунда, Абрахам встает на колени и ползет к ружью, один ствол еще заряжен, можно выстрелить, но Дэриан пытается вырвать ружье у него из рук: Не
А когда возвращается в сумерках, ружья на месте не находит.
И больше никто из домашних, включая самого Абрахама Лихта, речи об этом происшествии не заводит.
Словно меня никогда и не было.
Он стоит, склонившись над жарким пламенем, с кочергой в руке. По щекам текут слезы, задерживаясь в складках морщин, усах, ресницах; и усы, и ресницы опалены; но он полон решимости уничтожить все компрометирующие материалы; все свидетельства, касающиеся Абрахама Лихта; он должен стереть все следы Абрахама Лихта; каждую бумажку, каждый финансовый отчет, все ненужные акции лопнувших компаний, тайну «Формулы Либкнехта», записи космогонических размышлений, зашифрованные дневники, а также ни много ни мало две тысячи страниц мемуаров, озаглавленных «Исповедь моего сердца», сочинение которых заняло у него шестьдесят лет, труд всей жизни — все уничтожить!
Розамунда яростно колотит в дверь, просит отпереть, в доме полно дыма, чем он там занимается, что сжигает? И где? В камине? Но ведь дымоход забит, ему же это хорошо известно; но Абрахам не обращает на нее ни малейшего внимания, он порвал с ней все отношения, и с сыном тоже, он испытывает к тайным прелюбодеям лишь надменное презрение. Абрахам, умоляю, что ты делаешь? Открой же дверь, наконец! Стук не прекращается, она сильная для своего возраста и своего сложения женщина — такая стройная, так отменно воспитана, как и все прежние жены Абрахама Лихта, да, она отлично воспитана, но все же предала его, он не обращает на нее внимания, его завораживают огонь, клубы дыма, языки пламени, хищно пожирающего все, чем он питает его: в огонь летят и в считанные секунды превращаются в пепел нотариально заверенные документы, относящиеся к «Компании Сантьяго-де-Куба», несколько пожелтевших экземпляров «Фрелихтс Тип», официальные бланки компании «Панамский канал, лтд.», за ними — компаний «Медные рудники З.З. Энсона с сыновьями, лтд.», Общества по восстановлению наследия Э. Огюста Наполеона Бонапарта и рекламациям, а вот надушенное любовное письмо от женщины по имени Эва (чье сердце, как укоряла она его, Абрахам разбил), связка нераспечатанных писем от Миллисент (эта, в свою очередь, разбила его сердце, и он не дал ей шанса попытаться залечить нанесенные раны), малограмотное письмо от некоего «Феликса Биса, доктора наук» с угрозами судебного преследования, а вот целая гора бумаги — мемуары и зашифрованные записи, касающиеся связей между отдаленными созвездиями и самыми незначительными событиями человеческой жизни, размышления о Прошлом, Настоящем и Будущем, вместе сгорающие в огне; ибо он отдает себе отчет в том, что скоро умрет во сне или (лучше) на болоте, на зимнем болоте, где никто его не отыщет.
Пистолет 38-го калибра. Оттягивает карман куртки. Он собирается забросить его куда-нибудь подальше на болоте, где весной, когда растает лед, он погрузится в мутную жижу и сгинет навсегда. Где его никогда не найдут, а если и найдут, с ним не свяжут… потому что я так и не прибег к его помощи, мог использовать, но не стал, четыре пули — вот все, что потребовалось бы, но я не сделал этого, помните мою доброту.
Пилигрим
…Место, где старится и угасает, перетекая во тьму Ночи, солнечный свет, место, где деревья — это Ночь, где в тумане бродит женщина, где она расчесывает свои длинные бледно-золотистые волосы и поет; воздух мерцает и морозно поблескивает, вдруг он снова становится молод, на юных пружинистых ногах бежит, летит, едва касаясь поникшей болотной травы, на восток, где никто его не знает, на запад, где никто его не знает, на север, где громоздятся ослепительно белые торосы, где оглушают своим воем зимние ветры, кто-то шепчет его имя, кто-то, бродящий в тумане, знает его имя, пора, говорит она, сулит покой, одиночество, забвение, это место Ночи, место, где ждут его дети, где все голоса мира сливаются в один оглушительный звук, где свет слепит глаза, она прижимает его к себе, шепчет его имя, волосы у него отросли длинные, редкими седыми прядями цепляются за самые высокие ветви деревьев-пауков, лишайник клочьями пророс в складках кожи, ноги запутались в высокой траве, пальцы рук стали усиками и корнями растений, парок от дыхания, некогда прерывистого и горячего, превратился в облачко крохотных льдинок, чуткие ноздри — ноздри горячего жеребца — покрылись ледяной коркой, скрюченные пальцы — изо льда, она сулит Ночь, она сулит сон, леденеют ресницы, затвердевает, как лед, выпуклая поверхность глазного яблока, льдом покрываются легкие, в ледяную колонну превращается позвоночный столб, жилы образуют заледеневшие ветви дерева, созвездие изо льда, даже самое яростное зимнее солнце не в силах растопить такие деревья, даже самый яростный зимний ветер не проникает сквозь них, это место, где все погружено в ледяной сон, это место — Ночь.