Исповедь молодой девушки
Шрифт:
— Как тебе понравился Мариус? — спросила я, улыбаясь, когда она причесывала меня на ночь.
— Мариус? Лучше я помолчу о нем, — ответила она.
— В твоих устах это звучит суровым осуждением.
— Не вынуждайте меня говорить прямее.
— Нет, а все-таки, разве ты не считаешь, что Мариус, воспитанный бабушкой, всем ей обязанный, должен был совершить этот безумный шаг и жениться на мне?
— Он немного слабодушен, а вы не дали ему времени справиться с собой. Скажи вы: «Мариус, я рассчитываю на тебя», — и он волей-неволей подтвердил бы слова
— По-твоему, я должна была ждать, пока он соберется с духом, и даже еще ободрять его?
— Вы слишком требовательны — это не приносит счастья в жизни. Вы что ж, хотите, чтобы человек так вот сразу понял свой долг и тут же исполнил его?
— А ты, Женни, сомневалась когда-нибудь, стоит ли тебе исполнить свой долг? Не твой ли пример научил меня идти к цели прямо, не мешкая по дороге?
— Не у всех одинаково зоркие глаза и быстрая походка. Погодите осуждать этого мальчика: может, он уже сегодня вечером раскается, а завтра прибежит и скажет, что хочет вас спасти.
— Ох, Женни, упаси его Бог от такого благородного порыва! Не то, боюсь, придется мне принять предложение — ведь я обязана спасти от надругательств имя, унаследованное от бабушки.
— Почему вы так говорите, Люсьена? Из-за оскорбленного самолюбия? Скажите по совести, у вас и впрямь не осталось приязни к Мариусу?
— Приязнь, пожалуй, осталась. Я прощаю ему эгоизм и нерешительность, а какие-то его свойства даже уважаю. Но…
— Но что? Вы не влюблены в него, знаю, но мне казалось, вам вовсе и не хочется влюбляться.
— Конечно, не хочется! Я боюсь любви — в ней столько неистовства! Но…
— Какое еще «но»?
— Сама не знаю, Женни. Ведь и приязнь, должно быть, бывает разная. Вот ты, например, не влюблена во Фрюманса?
— Не влюблена.
— Зато в твоей приязни к нему полное доверие, а это такое замечательное чувство!
— Да, чувство хорошее. Но люди вроде Фрюманса встречаются не часто. Может, он один такой и есть. Не забывайте, он жил по-иному, чем другие, и совсем не знал искушений. Фрюманс ничего не хочет от света, и свет не побежит к нему навстречу. У меня и в мыслях нет, чтобы вы пошли за кузена только ради положения в обществе, но все-таки, сдается мне, он заслуживает дружбы. Подумайте, сколько вокруг него честолюбивых людей, а может, и дурных советчиков…
— Поговорим лучше о Фрюмансе. Почему ты не влюблена в него?
— А почему мне быть влюбленной? Вы-то ведь называете любовь безумием — позвольте же и мне, моя девочка, сохранять разум.
Час был поздний, я устала, к тому же знала по опыту — стоит мне коснуться в разговоре некоторых тем, и Женни немедленно превращается в закрытую книгу.
XLVIII
На следующий день ровно в полдень появился господин Мак-Аллан. К моему удивлению, он пришел пешком.
— А я теперь живу не в Тулоне, — объяснил он. — Мне необходимо часто совещаться с вами, и пришлось бы тратить слишком много времени на переезды, да и
Женни чуть нахмурилась, и я поняла, что наш противник стакнулся с союзником более чем прохладным, к тому же связанным с некой дамой, более чем ненадежной. Я невольно спросила Мак-Аллана, познакомился ли он уже с госпожой Капфорт.
— Да, — без запинки ответил он. — Видно, в наказание за грехи мне пришлось провести целый вечер в обществе этой медоточивой дамы и ее потрясающей дочери.
— Чем вас так потрясла Галатея?
— Всем. Но я не для того докучаю вам своим визитом, чтобы разговаривать о ней: я пришел предложить вам свои услуги.
Женни под каким-то предлогом вышла из комнаты: она надеялась, что наедине со мной господин Мак-Аллан скорее откроет мне тайну, которую, по совету Фрюманса, я должна была у него выведать. Но он был человек искушенный, а я совсем не умела хитрить: все мои наводящие и прямые вопросы разбивались о его непроницаемость. Хуже того — он при этом словно бы играл в открытую.
— Зачем вы пытаетесь проникнуть в побуждения маркизы де Валанжи? — сказал он, так и не ответив ни на один мой вопрос. — У нас с вами одна задача — обсудить нынешнее положение, и я так же не позволю себе допытываться, что вы думаете о моей клиентке и что чувствуете к ней, как не стану говорить с вами о маркизе иначе, чем о неком препятствии, которое мешает вашим планам на будущее.
Улыбнувшись, я возразила, что не это он обещал мне, торжественно предложив свои услуги.
— Я был уверен, что вы не потребуете от меня ничего противного моим обязательствам, — ответил он. — Вы невольно располагаете к доверию, поэтому я и рассчитывал, что могу, не изменяя долгу, предложить вам распоряжаться мною.
— И, надеюсь, не ошиблись в своих расчетах. Но я-то полагала, что ваш долг — сказать мне правду. В качестве кого вы пришли ко мне? В качестве вестника мира, который говорит: «Хотя мы и убеждены, что у вас нет прав на нашу собственность, тем не менее, сжалившись над вашим бедственным положением и памятуя любовь, которую питала к вам госпожа де Валанжи, предлагаем взамен этой собственности средства к существованию»? Или, надменно и пренебрежительно глядя на меня сверху вниз, заявляете: «Мы отрицаем все ваши права, но, желая избавить себя от неприятной судебной процедуры, готовы заплатить вам за отречение, так же мало заботясь о вашем прошлом, как и о будущем»?
— Первая гипотеза мне кажется удачной, — сказал Мак-Аллан. — Именно в таких выражениях я и намерен составить наш договор, если вы дадите на то согласие.
— Вы считаете мое истолкование удачным, но даете ли слово, что оно правильно?
— А вы, мадемуазель, даете слово, что, если оно правильно, вы согласитесь на мои предложения?
— Вы же знаете, что я могу дать ответ, только предварительно посоветовавшись.
— Точно так же, как я могу дать ответ, только заручившись сперва вашим согласием.