Исповедь преступника

Дюма-сын Александр

Судите о впечатлении! Я бросился к ней, показал анонимное письмо и умолял простить меня!

— На чем держится доверие любимого человека! — с горьким упреком сказала она.

С этих пор, когда Иза уходила из дома в черном платье, я сочувственно пожимал ей руку, не осведомляясь о том, куда она отправляется.

XXXV

Г-н Мерфи, один из крупных ценителей искусства, не раз приглашал меня в свое имение на открытие сезона охоты. В прошлом году я принял, наконец, приглашение и решил

ехать тридцатого августа, в шесть часов утра.

Ехал я очень неохотно, и, чем ближе подходило время, тем искреннее желал я, чтобы явилась какая-нибудь непредвиденная помеха. Не отговориться ли болезнью жены, ребенка или своей собственной? Но вдруг правда узнается, радушный хозяин может обидеться! Кроме того, человек суеверен: вдруг болезнь явится на самом деле!

Такие мысли осаждали меня вечером двадцать девятого августа, пока Иза заботливо укладывала мои вещи в чемодан.

— Нет, решительно я не поеду! — внезапно сказал я. — Сейчас напишу г-ну Мерфи!

— Будет невежливо! — заметила Иза.

— Тем хуже.

— Ты бы развлекся!

— Нисколько.

— Уверяю тебя! Поезжай, как ты обленился! Приедешь туда, не будешь раскаиваться.

— Дай мне перо и бумаги.

— Прислуга спит. Велено разбудить тебя в пять часов.

— Позвони.

А про себя я решил: «Если прислуга спит, поеду!»

От каких пустяков зависит иногда судьба человека.

Прислуга еще не ложилась… Я отдал письмо г-ну Мерфи и вздохнул с облегчением, точно избавился от тюрьмы. Я отговорился спешной работой, которую обязался будто бы окончить к первому сентября.

— Поработаю еще часа два! — сказал я жене.

— Отлично! — весело отозвалась она. — Поработаем, и если г-н Мерфи вздумает сам нагрянуть, чтобы убедить тебя ехать, то увидит, что ты не солгал! Если же он будет очень настаивать, поезжай завтра! Право неловко, он столько раз приглашал тебя!

— Так и решим: если он сам явится — поеду, делать нечего.

И, успокоив свою совесть, я принялся рисовать сюжет предполагаемой статуи. Иза все время сидела со мной, внимательно следя за рисунком и нежно целуя меня при каждом удобном случае.

Г-н Мерфи не приехал уговаривать меня. В первом часу я прошел к себе в комнату; Иза ушла в свою.

Спал я плохо в эту ночь и, поднявшись на рассвете, тихонько уселся за работу.

XXXVI

В шесть часов утра Иза тихо отворила дверь своей спальни, выходившую в мастерскую.

Я сидел за большой группой, и она видеть меня не могла; я же отлично разглядел ее в зеркало, висевшее по левую сторону в наклонном положении. Волосы ее были распущены; в рубашке и юбке, она кралась вдоль стены, держа что-то в одной руке. Глаза ее тревожно глянули на дверь моей комнаты.

«Не ко мне ли она идет?» — пронеслось у меня в голове. Но она неслышными шагами проскользнула мимо моей двери и направилась к передней.

— Куда ты, Иза? — окликнул я ее.

Она вскрикнула от испуга, точно увидала привидение, и, вся дрожа, прислонилась

к стене, чтобы не упасть. Лицо ее покрылось страшной бледностью, руку она прижала к сердцу.

Я подбежал к ней — но она уже оправилась.

— Ах, как ты испугал меня! — прошептала она, отирая со лба холодный пот. — Ты можешь убить меня такими шутками!

Принужденная улыбка, нежное пожатие руки, чтобы доказать, что она прощает «мою шутку»…

— Да куда же ты шла? — спросил я опять.

— Я шла к Нуну… (кормилица Феликса). Вдруг, сама не знаю почему, я встревожилась насчет маленького.

— А письма в руках? — продолжал я.

Она небрежно взглянула на них, как будто припоминая ничтожную подробность.

— Написала два письма… Спать не хотелось… Одно маме, которая хотела обедать со мной, если ты уедешь… ну, я пишу, чтобы не приходила. Тебе скучно с ней. А другое (она прочла адрес, как бы вспоминая, кому она писала)… — другое модистке… новой, рекомендованной мне недавно. Хотела приказать Нуну опустить их в ящик… Она ведь рано гуляет с Феликсом. Возьми, пожалуйста, оба письма, прикажи отправить их. Я до сих пор не могу оправиться от испуга! Вся дрожу… Глупые нервы! Не надо так пугать меня, дружок мой!

Она опустила голову мне на плечо и игриво прибавила:

— В наказание за мой испуг вы потрудитесь уложить меня, милостивый государь… и убаюкивать до тех пор, пока я усну! Я плохо спала и намеревалась снова лечь!

Я бросил письма на стол, взял Изу на руки и отнес в ее спальню.

— Ты хорошо сделал, что остался! — шептала она любовно. — Мне было бы скучно без тебя! Ты меня любишь?

Когда я уходил из ее комнаты, она томно сказала:

— Не забудь письма! Мы проведем сегодняшний день вдвоем… Если Нуну ушла гулять, отдай письма горничной!

Скажите по совести, друг мой, мог ли я иметь какое-либо подозрение? Не вмешайся судьба — я и до сих пор остался бы в невинном заблуждении, что эти письма ничего особенного в себе не содержат!

Как Иза знала меня! Как она была уверена в моем ослеплении, в моей идиотской доверчивости!

Я пошел в комнату Нуну с намерением поцеловать сына и отдать няньке письма.

Но оказалось, что они ушли гулять.

Я позвал горничную. Лакей сказал мне, что она только что вышла. Я выглянул в окно — но ее не было видно.

Утро было прекрасное; я наскоро оделся, взял хлыст, крикнул собаку и, захватив письма, вышел. Пройдя несколько шагов, я встретил возвращавшуюся горничную.

— Барыня велела послать вас опустить письма, — сказал я ей, — но вас не было. Передайте ей, что я сам занесу письма по адресатам, погода так хороша, что моей собаке захотелось совершить прогулку!

Я шутил! На сердце было весело и легко! Говорите после этого о предчувствиях! Привратнику графини я отдал одно письмо; потом направился на улицу d’Areco, куда адресовано второе письмо. Почему, в самом деле, не сходить мне самому к этой модистке, г-же Генри, и не выбрать для Изы какой-нибудь хорошенький подарок?