Исповедь Стража
Шрифт:
Любопытно, а будет ли здесь история о человеке вроде меня?
Вообще тут историй было много. Но про такого, как я, тут не было. Зато было про эльфа.
АХЭННЭТ АЛТЭЭЙ — ЛЕСНАЯ ТЕНЬ
Элион вспоминал рассказ о страшной участи пленников Моргота, о чудовищных пытках, которые измышлял Проклятый для своих врагов. Тысячу раз он проклинал свою злосчастную судьбу, позволившую ему выжить в том бою.
С удивлением обнаружил, что кто-то умело перевязал его раны. Это угнетало и страшило еще сильнее: что доброго может быть из Ангамандо?
Он начал на ощупь исследовать каземат, в котором оказался, видимо, когда был без сознания. Вопреки ожиданиям,
И потянулись часы — а быть может, дни и недели. Раз в день появлялся какой-то человек, приносивший воду и еду. Ожидание было страшнее всего; Элион, кажется, был бы даже рад, если бы его повели на допрос: легче умереть, чем бесконечно терзаться неизвестностью и ожиданием. Но время шло, и ничего не происходило. Он уже с нетерпением ждал прихода своего тюремщика, несколько раз пытался заговорить с ним, но не добился ни слова.
Он начал разговаривать сам с собой — но здесь, где, казалось, умерли все звуки, голос его звучал слишком громко, пугающе. Он чувствовал, что сходит с ума. Тьма и беззвучие. Безвременье. Беспамятство…
…Солнце. Свет. Элион плакал, как ребенок, протягивая руки к бледному светилу. Он смеялся, и слезы текли по его лицу; он нес какую-то несусветную чушь и снова плакал и смеялся… Если б знать, кто вывел его из вечного мрака — сюда, к свету, — благословлял бы имя его, будь то хоть сам Враг. Быстро начали болеть отвыкшие от света глаза, но когда кто-то поднял его за плечи — беспомощного, слабого, — он взмолился:
— Лучше убей меня… я не могу, не хочу снова — туда… я не могу…
Он опять потерял сознание.
Вообще я замечаю, что милосердие Мелькора какое-то странное. Сначала надо засадить эльфа в каземат, чтобы тот чуть не погиб, а затем вывести его на солнце, чтобы тот осознал, какой Мелькор добрый. По мне, так это утонченное издевательство и лицемерие. Впрочем, Борондир не раз уже мне говорил, что я не способен понять. Ну, не способен. И что? Он-то как стал все это понимать так, как понимает сейчас? Кто ему, так скажем, помог? Растолковал?
Первое, что осознал, придя в себя, — лежит на постели. На настоящей постели, не на ворохе сена. Осторожно, боясь снова увидеть мрак каземата, Элион открыл глаза.
Небольшая комната с высокими сводами была освещена бледным светом, падавшим из узкого стрельчатого окна. Элион приподнялся и огляделся.
У стены — стол, заваленный книгами и свитками, невысокое кресло с резной спинкой, еще одно — у постели, на нем аккуратно сложена одежда; камин… Ничего лишнего, почти аскетически строго; только на стене — какой-то гобелен. Эльф поднялся, оделся, набросил тяжелый темный плащ — огонь в камине, похоже, погас давно, и в комнате было довольно прохладно.
Гобелен поразил его. Он никак не мог понять, как вещь, исполненная с таким мастерством, могла оказаться здесь, в Ангамандо? Правда, изображение было странным: в ночном звездном небе парила огромная сова, раскинув серебристо-серые крылья. Сияющие золотые глаза ее, казалось, внимательно и настороженно изучают эльфа. В лапах птица сжимала меч с витой рукоятью и непонятным заклятием, начертанным на светлом клинке.
«Может, похищено из какого-нибудь разграбленного эльфийского поселения? Вряд ли… Странная картина; прекрасная, но слишком мрачная.
С трудом оторвавшись от гобелена, эльф подошел к окну. У него теплилась еще безумная надежда, что каким-то чудом его вырвали из вражьих лап и теперь он у друзей. Одного взгляда в окно было достаточно, чтобы развеять все сомнения. Черные горы, вырастающие из скал сумрачные башни… Тангородрим. Ангамандо. Твердыня Моргота.
«Кто знает мысли Врага? Может, все это — ловушка, слишком искусно расставленная, чтобы я мог понять сразу?.. Может, он просто решил поиграть со мной, как хищный зверь с подранком, зная, что я в его власти?»
Он шагнул к столу. Судя по количеству рукописей, он был в обители какого-то книжника. Один лист был, похоже, написан совсем недавно. «Может, в этом я найду разгадку?..» Элион присел в кресло и принялся за чтение.
Письмена были чем-то знакомы, но в то же время какие-то иные. Однако Элион был Нолдо, да и немного понимал речь тех, у кого ныне был в плену. Сначала с трудом, потом все легче разбирая такие похожие и непохожие письмена и слова, он погрузился в чтение — где-то читая, где-то угадывая и домысливая. Хотя писал явно враг, все-таки было немного неловко…
«Звезда моя, королева Севера!
Каждый час, проведенный вдали от тебя, кажется вечностью. И лишь то, что ты не забыла меня, согревает душу. Глупо, конечно, но я почему-то боялся, что не смогу вспомнить твое лицо…»
Там были еще стихи — непривычные, странные и прекрасные; эльфу казалось — от строк веет музыкой, ласковой и почему-то печальной. Он и не знал, что Люди способны на такое.
«…Я обещал тебе, любовь моя, рассказать об Учителе. Я стоял на страже, когда он подошел ко мне. Он назвал меня по имени — до сих пор удивляюсь, как он помнит всех нас, — и спросил, что меня тревожит. Я не хотел отвечать — подумал, какое ему дело до таких пустяков? Но он посмотрел мне в глаза — показалось, он читает в моем сердце, и я рассказал ему все о нас. Все, от начала до конца. И когда я окончил рассказ, то увидел, что он улыбается. Чуть заметно, уголком губ. Он сказал: «Я хотел бы побывать на вашей свадьбе. Услышать, как поет Илха, твоя госпожа. — А потом остановился и закончил уже совсем другим голосом. — А впрочем, не стоит». И, знаешь, что-то было в его голосе такое, отчего у меня сжалось сердце. Я понял — ведь его лицо изуродовано, и он не любит появляться на людях, особенно в час их радости. Знаешь, когда он улыбается, в ранах выступает кровь… Я не знаю, почему они никак не заживают — так долго… Я даже слышал однажды, как его называли — «Тот, кто не улыбается»…
Я что-то говорил ему, сам не понимая, что говорю, что-то доказывал, убеждал… А он вдруг сказал так грустно: «У тебя доброе сердце, мальчик». И ушел. Я смотрел ему вслед и внезапно понял, как невероятно одинок этот мудрый и сильный человек. Как беззащитен — при всей своей силе. То бремя, что легло на его плечи, не по силам простому смертному. А он — один. Судьба слишком жестока; разве он менее заслужил счастье, чем мы?..»
Ниже была приписка — неровным торопливым почерком: