Исповедь Стража
Шрифт:
Когда спустились в долину, наступила зима. Дайолен теперь спал мало: мучили тревожные сны, и часто он просыпался от собственного стона…
Андар проснулся от того, что кто-то тряхнул его за плечи. Мальчишка заворчал: «Ну что тебе, что…»
Прямо в лицо ему смотрели темные неподвижные глаза Дайолена.
— Что там? — отрывисто спросил менестрель.
Андар взглянул и ответил сонно:
— Ну, закат…
Сон как рукой сняло. Какой закат на севере? Да и ночь ведь…
Но там, за горами, вставало зарево, и небо стекало кровью по черным горным пикам… А потом — словно кто-то клинком рассек живую плоть неба — разошлись
И потянулись дни — краткие и туманные, а ночи длились бесконечно, и Андар сидел рядом с Дайоленом, не решаясь ни на минуту оставить товарища одного. И, склоняясь к синеватым губам менестреля, слушал бессвязные слова, и глухие рыдания, и навязчиво повторяющееся: «Я думал… звезды… какие они?.. Теперь я знаю… Я вижу твои глаза… Твои глаза…»
Он все-таки задремал, наверно. Очнулся, как от удара, от страшного крика, рванулся к Дайолену — и отшатнулся, встретив неподвижный нечеловеческий взгляд.
В ту ночь на землю обрушился звездопад…
Дайолен молчал. Часто брал он в руки черную лютню, и струны стонали и плакали под его пальцами, но он не пел. Они шли на восток, а Дайолен все оглядывался назад — туда, где горела Звезда — так ярко, что и свет солнца не мог затмить ее, туда, где билась Звезда — как задыхающееся, рвущееся в агонии сердце. И свет ее был — свет глаз, которым не сиять уже никогда, и свет ее был — боль, которой нет сильнее…
Прошла странная молчаливая весна, отплакало печальное лето, отпылала огнем и кровью осень… Ранняя зима застала их в лесу, к которому пришли они, миновав неприветливый перевал и переправившись через широкий речной поток на неумело связанном плоту.
— Стойте!
Стройный лучник возник бесшумно, словно из ниоткуда: только что не было никого — и вот, стоит у ствола тысячелетнего дерева, и волосы отливают бледным золотом в лучах неяркого предзимнего солнца.
— Кто вы, откуда и куда держите путь?
Лучник говорил на наречии Синдар со странным непривычным выговором.
— Кто это? — тихо спросил Дайолен.
— Не знаю, — так же приглушенно ответил Андар. — По обличию вроде эльф… Одежда странная…
— Мы странники, — сказал Дайолен. — Идем на восток.
— Ты менестрель? — Лучник заметил лютню.
— Да… Позволите ли нам обогреться? Правда, нам нечем отплатить за гостеприимство… разве что песней.
Эльф подумал немного.
— Идите за мной. Я отведу вас к правителю.
Андар с некоторой опаской поглядывал на Дайолена, но тот шел уверенно, лишь изредка касаясь стволов деревьев, и мальчик перестал волноваться.
Дом правителя здешних эльфов был украшен тонкой резьбой по дереву: золотисто-светлый, словно пропитанный солнцем, звенящий и легкий. Андар заметно робел, но Дайолен держался с достоинством, и мальчик успокоился, только старался держаться поближе к менестрелю: мало ли что может случиться?
Правитель эльфов встретил их в небольшом круглом зале. Пол был устлан мягкими шкурами, и Люди шли словно по щиколотку в мягком теплом мху. Остановившись, Дайолен учтиво поклонился. Андар последовал его примеру.
Собравшиеся в зале эльфы — кто сидел на резной скамье, кто прямо на полу, на шкурах, — с любопытством разглядывали Людей.
Старший —
Черные волосы спадают на плечи тяжелой волной, лицо смуглое, с острыми по-птичьи чертами. Но самое странное — глаза: в мягких, по-девичьи длинных ресницах — две темно-зеленые, горящие странным огнем звезды, неподвижно смотрящие в лицо правителя. Становится не по себе от глубокого взгляда: как в душу глядит.
Младший — совсем мальчишка, светловолосый и хрупкий, кожа тонкая, прозрачно-белая, яркий румянец на высоких скулах. Смотрит настороженно, как лесной зверек: глаза — черные, глубоко посаженные. Одет не по-здешнему, но цвета те же — цвета леса. Только меч у пояса или, скорее, длинный кинжал: словно паж или телохранитель — у старшего оружия нет.
А темные глубокие глаза не отрываются от лица правителя. У эльфа глаза тоже зеленые, но светлые, как листва, пронизанная лучами солнца, с золотыми искрами. Если бы не это да не странная — зеленый лист с золотыми прожилками — пряжка подбитого мехом плаща, правитель ничем не отличался бы от собравшихся в зале: та же одежда из тонко выделанной тисненой золотисто-коричневой кожи и темно-зеленого полотна, разве что рубаха вышита богаче — зелено-золотыми нитями: тонкая вязь цветов и листьев.
— Приветствую тебя, Правитель Лесов. — Дайолен говорил на языке Синдар.
— Привет и тебе, менестрель, странник, пришедший от Заката.
У правителя был мягкий звучный голос, похожий на ласковый свет солнца, пробивающийся сквозь листву, — по крайней мере, так казалось Дайолену.
— Ешь и пей, обогрейся у огня. Потом, если захочешь, расскажешь нам о своих странствиях: должно быть, ты многое видел в пути…
Андар метнул быстрый взгляд на Дайолена, но менестрель только улыбнулся и поблагодарил.
— Правитель Айонар, позволь задать тебе вопрос…
— Спрашивай, менестрель.
— Твои глаза… У эльфов они другие. Почему?
Правитель задумался. Андар внутренне ахнул: откуда Дайолен знает? А если эльф разгневается?.. Мальчишка невольно огляделся по сторонам: их слишком много, если что — не уйти. И смотрят странно.
— Трудный вопрос задал ты, странник. Я не знаю и сам, из какого рода была моя мать. Я плохо помню ее. Она тоже пришла от Заката в давние времена… вернее, ее нашли в лесу. Она была молода, совсем девочка, дикарка. Она все молчала и смотрела, как испуганный зверек. Одета была в обноски, ноги изранены и загрубели — видно, долго бродила по лесам. Она была — эльф, но не похожа на нас: волосы — как черная бронза, а глаза — зеленые звезды… Говорят, она была очень красива. Говорят, когда пела — умолкали птицы, словно стыдясь своих грубых голосов. Я помню только ее руки: маленькие, тонкие, теплые… Имя у нее было странное — Айони. Отец мой полюбил ее, и она стала его женой. Она умерла, когда мне минуло пять лет. Прилегла на траву и уснула… Так и думали, что спит… Отец тосковал по ней и через несколько лет ушел. Он говорил — однажды, незадолго перед смертью матери, пронесся над лесом черный ветер, и она плакала, протягивала руки к небу и шептала странные слова, словно вдруг вспомнила, откуда она и кто она… Только никому не рассказала об этом, все повторяла что-то об ушедшем народе, о сбитых черных птицах и о Звезде… Одно осталось от нее — взгляни…