Исповедь Стража
Шрифт:
— Нет… я не могу… Ты простил, но ведь от этого ничего не изменится. Все это — было. И я оказался трусом. Перед ними я все равно виновен.
Повисло молчание.
— И чего ты хочешь? Как ты будешь жить?
— Тебе тяжело будет видеть меня. «А тебе — меня».
— Я хочу помогать тебе во всем… но я не смею быть рядом. Даже если ты простил. Не могу.
«Вот она — кара моя».
— Я буду с тобой — но не рядом. Я вернусь к людям. Пусть узнают о тебе… Я был безумен, они приютили меня. Они верили моему безумью — теперь я приду к ним
«Нет! Не надо! Я боюсь, что и с ними будет — как с теми. Я боюсь, Гэлторн».
— Гэлторн! Постой…
И опять — один. Один…
Те восемь — где они? Они живы, он чувствовал это сердцем, но где они?
И где тот, которого он лишь наедине с собой мог назвать — сын… Где он? Что с ним?
Вот этого я никогда не смогу понять. Почему же не назвать сына — сыном? Что в этом предосудительного? Что позорного в его происхождении или в его создании? Чего стыдится или боится Мелькор?
«Где ты… Где твой путь… Простил ли ты меня…»
Сколько ночей прошло, сколько дней — он не считал. Чего ждал? Что однажды настанет утро — и все вернется? Но день сменял день — и по-прежнему шумел ветер в траве, и лишайник пятнал камни, и кричал сокол в вышине, и звенел где-то ручей…
Он ждал. Ждал здесь. Знал, что сын придет — и придет сюда.
…Волк замер, прислушиваясь. Вожак был прав. Тот, кого Вожак ждет, пришел. Волк узнал его — таким он был в мыслях Вожака. Почти таким. Волосы того, что был в мыслях, были черны, как шкура Вожака. Этот — белый. Седой. Седой Вожак. Волк тихо скользнул среди высоких трав и исчез. Вожак говорил — он придет. Вожак чуял. И Седой пришел. Он ждет. Ждет Вожака.
Травы шуршали под ногой, словно говорили что-то. Нигде травы не шумят так, как здесь. Сидевший на камне медленно обернулся, чуть приоткрыл рот, словно он хотел что-то сказать, — и замер, увидев лицо пришедшего.
Страшно. Другой взгляд. Другое лицо. Глаза кажутся темными — так обманчиво черен горячий уголь.
Замер неподвижно — и смотрит этим темным, опаляющим взглядом.
Жжет. За этим пламенем не видно чувств. Только пламя. Черное пламя.
Жжет внутри.
«Я — знал. Теперь — вижу. И не проси меня простить… тех… Ты — можешь. Я — нет».
«Что они с тобой сделали, Ученик… Ты стал… иным. Что я с тобой сделал…»
Слов не надо было. Они смотрели в глаза друг другу — и не надо было ничего говорить. Гортхоуэр медленно подошел и сел на землю рядом с камнем, не глядя на Мелькора. Не надо слов. Это все — пустое. Все равно не высказать всего. Не надо оправданий и просьб о прощении, ибо ничего не скрыто.
«Я таков, каков я есть. Я изменился. Я стал собой. Может, я не таков, каким ты хотел бы меня видеть, — но это я. Прими меня таким, каков я есть».
«Мне не надо иного. Я не могу судить — не ведаю сам, прав ли я. Будь что будет, мой путь избран… Ученик».
«И мой… Учитель».
— Идем домой…
«У меня нет дома. Я не хочу его. Я не хочу иного дома —
— У тебя есть Дом.
Мелькор медленно обернулся и посмотрел на Ученика.
«У меня нет дома. Но ты хочешь, чтобы он — был. Да будет так. Я все равно не убегу от себя. Не спрячусь, даже если встанут стены — в стенах должен кто-то жить. И снова сюда придут. И снова… Нет. Нет. Я не позволю. Должна же быть в этом мире справедливость. И надо снова строить дом, надо растить сад, надо, надо! Иначе все теряет смысл…»
— Идем, Учитель… Домой.
У Стаи стало два вожака. Молодой — ему повиновались, ибо он был сильнейшим. Седой — ему повиновались, потому, что его любили. Седой не принимал обличья волка — но его все равно считали своим. Стая шла много ночей и дней за вожаками, пока не пришла домой. В Каменное Логово.
Звери ждали.
Вожаки стояли перед стеной гор, увенчанной трехзубой острой короной.
— Ты видишь — не завершено, — сказал майя.
— Пусть будет так, как будет, — покачал головой Вала. — Это твоя Песнь. Это твой Дом, и я буду счастлив вступить под твой кров.
— Тогда нареки ему имя. Вала помолчал немного.
— Аст Ахэ. Твердыня Тьмы.
Бесшумно открылись черные врата. Учитель и Ученик вступили в крепость.
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
Зачем снова и снова возвращаться сюда? Здесь нет больше никого. Нет ничего. Зачем ты пришел?..
Пепел смешался с землей, в землю ушла кровь.
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
Там, где были дома, — полынь и чернобыльник: словно пепел осыпал черно-фиолетовые листья и стебли; и ветви деревьев — сведенные болью пальцы, искалеченные руки, протянутые к небу.
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
Если долго вглядываться в чашу черного мака, начинает видеться лицо. Черным маком стала душа — лишь одного цветка, одного лица — нет.
Как это? Тут много чьих цветов нет. Восемь из Девяти, Гэлторн, Соото, дети, увезенные в Валинор, да и те, кого якобы растерзали орлы. Или они уже не в счет? Или они есть — а чьего тогда нет? И почему?
…Кто здесь? Ты…
Никого здесь нет. Это ночной туман, это ветер шепчет, птица кричит вдалеке. Не обманывай себя. К чему вечно растравлять раны души — и без того не забыть.
Глубока вода, как скорбь, высоки — по грудь — полынные стебли, горька роса — слезы Лаан Гэлломэ. Так тихо-тихо… Скорбь твоя, память твоя — Лаан Нйэн…
Они встретились опять — на маковом поле, когда само вечернее, алое с черным небо казалось гигантским маком. Дул ветер, и Мелькор снова ясно услышал поющие голоса цветов, и вместе с ними — плач. Вала почти сразу понял — кто это. Гэлторн не думал, что здесь будет кто-то еще. Как безумный людской пророк, он шел среди цветов и называл каждый по имени, что-то говорил им, просил о чем-то. Медленно Вала подошел сзади и обнял его за плечи. Гэлторн вздрогнул и весь напрягся.