Исповедальные беседы
Шрифт:
В настоящее время — то есть в 1907 году — Якоб вот уже несколько лет служит в епископальном приходе, и ожидается, что в недалеком будущем он станет епископом. Должен добавить, что он давно желанный гость в окерблюмовском доме на Трэдгордсгатан.
— В половине одиннадцатого собираемся в приходском зале. Когда колокол пробьет без четверти одиннадцать, мы все вместе отправимся в церковь. Я остановлюсь возле зарезервированной для вас скамейки и прослежу, чтобы всем хватило места. Каждый должен взять сборник псалмов. До мессы принимать цветы или подарки нельзя. Поблагодарим же друг друга за сегодняшний
Пастор на секунду склоняет голову и закрывает глаза, потом смотрит на учеников с отсутствующей улыбкой: можете идти. Молодые люди немедленно следуют его призыву, сперва молчаливо и серьезно, а через несколько минут с шумом и гамом.
Материализовавшийся у алтаря бокового придела церковный сторож господин Стилле выравнивает ряды стульев и поднимает с пола оброненный сборник псалмов. Якоб какое-то время стоит и задумчиво глядит вслед ученикам.
— Ужас, до чего они расшумелись, — констатирует господин Стилле. — Кто-то забыл свой сборник псалмов, даже на пол уронил. Да-да-да. Тут подписано, но я не большой мастак читать написанное от руки. Что-то вроде Самселиуса?
— Господин Стилле, если вы все равно идете в приходской зал, будьте добры, положите книгу на стол у окна.
— Хорошо, господин пастор.
— Пойду за пальто. Спокойной ночи, господин Стилле.
— Спокойной ночи, господин пастор.
Якоб торопливо направляется в ризницу, представляющую из себя большую, неправильной формы комнату. Сонные лампочки в зеленых абажурах теряются в высоте свода. Вдоль стен стоят застекленные шкафы с облачением и реквизитом для церковных ритуалов. В центре — стол из светлого дуба, который сторожат шесть стульев с высокими резными спинками и потертой черной кожаной обивкой. У двери узкое, в человеческий рост зеркало. В этом темном помещении холодно, пахнет известкой, плесенью и костями мертвецов.
В комнате три двери: одна, сводчатая, ведет в алтарь, другая, узкая и высокая, с лесенкой, — на кафедру, а третья, широкая, двойная, — к северным воротам церкви.
Анна стоит возле двойной двери. Она в светлом демисезонном пальто и пыльной шляпке с длинной булавкой. В затянутых перчатками руках — сборник псалмов. Пастор, успевший уже надеть пальто и взять с полки шляпу, обнаруживает Анну и останавливается.
— Я бы хотела с вами поговорить, дядя Якоб. Если это возможно. Я хочу сказать, если у вас есть время. Это ненадолго.
— Было бы лучше подождать с беседой до следующей недели. В среду у меня будет сколько угодно времени.
— Тогда будет поздно.
— Поздно? Что ты имеешь в виду?
— Мы можем сесть? Всего на пару минут.
— Конечно, разумеется. Я только скажу господину Стилле, чтобы он подождал гасить свет и запирать.
Якоб исчезает в глубинах церкви, слышно, как он разговаривает со сторожем: «Нет-нет, конечно, у меня есть дела. Скажете, когда надо, — я буду тут».
Якоб возвращается, кладет шляпу на стол и садится на стул с высокой спинкой. Анна сидит у дальнего закругления стола, на большом расстоянии. Поля шляпы затемняют глаза и лицо, придавая ей анонимность. Подняв руки, она вытаскивает блестящую булавку, откладывает шляпу в сторону и извиняюще улыбается:
— Это новая шляпа. Мне она
— Ну, постепенно дорастешь до нее. Она наверняка будет тебе к лицу.
Пастор уже совсем было собрался спросить, что за дело у Анны, но передумал, он ждет. У девочки явно что-то на душе, но ей трудно решиться.
— Да, папа просил передать вам, дядя Якоб, что вас ждут на обед в следующее воскресенье. Ведь тетя Мария на курорте, и папа думает, что вам одиноко.
— Очень мило, но я пока не знаю.
— В воскресенье в три часа в большом зале университета будет выступать квартет Аулина, а потом они придут к нам на обед. Папа сказал, что они приятные люди и что вы, дядя, знакомы по крайней мере с двумя — Туром Аулином и Рудольфом Клаэссоном. А вечером мы помузицируем.
— Да-да, весьма соблазнительно.
— Мама позвонит. Но я, собственно, не потому...
— Понимаю.
Ожидание. Анна, ковыряя сломанный ноготь, пытается что-то сказать. Якоб ждет, не торопит ее.
— У меня одно затруднение.
— Не сомневаюсь.
— И я боюсь, что вы рассердитесь.
— Не думаю, чтобы ты, Анна, могла сказать нечто такое, из-за чего я бы рассердился.
Ожидание. Анна извиняюще улыбается, на глазах у нее выступают слезы.
— Дело вот в чем.
— Ну, Анна. Давай же, говори!
Пастор остается в неведении, в чем же дело. Но он не задает наводящих вопросов, не делает попытки выведать.
— Да. Дело вот в чем. Я не хочу идти к причастию. Вынув платок из сумочки, она сморкается.
— Если ты, Анна, не хочешь идти к причастию, значит, у тебя должны быть веские причины.
— Я пытаюсь представить себя стоящей на коленях возле алтаря, и облатка, и вино — нет. Это было бы обманом.
— «Обман» — сильное слово.
— Тогда ложью, если это лучше. Приняв участие в этом ритуале, я бы просто разыграла спектакль... Не могу.
— Давай немного прогуляемся. Пойдем в Одинслунд, полюбуемся на весну.
Анна кивает со смущенной улыбкой. Якоб придерживает дверь, и они проходят в церковь. Сумеречный свет за высокими окнами придает загадочную бесконечность сводам и галерее, где стоит орган. Сторож Стилле машет — «спокойной ночи». И запирает церковные ворота.
Медленным прогулочным шагом они пересекают Бископсгатан.
— Остановимся. Не замерзла, Анна? Нет. Давай присядем на скамейку. А известно ли тебе, что церковь Троицы изначально называлась Крестьянской церковью по названию прихода — Приход Крестьянской церкви. Он существовал еще в конце двенадцатого века. Здесь хорошо. Можем говорить о вечных вопросах под защитой вечности.
— Вы верующий, дядя Якоб? — Пожалуй, я могу ответить утвердительно. И скажу почему: есть факты, которые не в состоянии опровергнуть даже самый умный неверующий. Хочешь послушать?
— Да.
— Ну так вот. Когда Христа казнили, распяв Его, Он ушел из мира, Его больше не стало. Конечно, в Писании рассказывается о пустой гробнице, об ангеле, говорившем с обеими женщинами. Рассказывается и о том, что Мария Магдалина видела Христа и беседовала с Ним и что Учитель посетил своих учеников и позволил Фоме Неверующему дотронуться до Своих ран. Все это евангельские утверждения. Рассказы на радость и в утешение. Но они не имеют ничего общего с настоящим чудом.