Испытание на прочность

Эльснер Гизела

Я слушала его с дружелюбной миной, хотя отвечала односложно. Одновременно я пыталась определить, есть ли у него оружие, не спрятан ли где портативный магнитофон или микрофон направленного действия. А еще я раздумывала, как бы исхитриться разоблачить его. На мгновение я даже решила под каким-нибудь предлогом выйти вместе с ним на улицу и запомнить номер его автомобиля.

Но, отчасти опасаясь разбудить его недоверие, отчасти же тщеславно надеясь заманить его в кафе и украдкой сфотографировать, я не стала провожать господина, назвавшегося Андауэром, до машины. Я попрощалась с ним на пороге собственной квартиры. Уходя, он обещал позвонить в самое ближайшее время.

Он

и в самом деле позвонил через несколько дней, в то же время. И точно так же, как в прошлый раз, сообщил, что тренировался в спортклубе, а потом спросил, нельзя ли заглянуть ко мне ненадолго. Прошлый раз получился очень милый вечер, заметил он.

Я ответила, что собираюсь пораньше лечь спать. У меня правда не было охоты в такой поздний час беседовать с ним наедине о смысле жизни да еще опровергать попутно его протеррористские высказывания, не зная, кто будет изучать весь этот разговор, записанный на магнитофонную пленку или подслушанный благодаря микрофону направленного действия.

Господин Андауэр обещал позвонить в другой раз. Однако, вместо того чтобы напомнить о себе еще раз телефонным звонком, он встретил меня на следующий день, судя по всему далеко не случайно, в обувном магазине на Леопольдштрассе, где я как раз примеряла туфли. Он подошел ко мне сзади и тем не менее сделал вид, будто крайне ошеломлен. Потеряв на какое-то время от неожиданной радости дар речи, он молча уставился на меня, словно не веря глазам своим, а затем произнес: неужели это действительно вы?

Впрочем, с какой целью он сам оказался в этом обувном магазине, было совершенно неясно. Целиком поглощенный изображением непомерного удивления, этот господин начисто забыл, что разыгрываемая им роль требует хотя бы для проформы подержать в руках пару мужских ботинок.

Лишь после того, как я напомнила ему об этом, точнее, после того, как я в упор спросила его, намерен ли он покупать себе туфли, он бросил нерешительный и какой-то потерянный взгляд в направлении полок, на которых была выставлена мужская обувь самых разных фасонов и расцветок, затем сказал, что пока не решил, и, хоть я активно подбивала его на покупку, ссылаясь на низкие цены — как раз началась дешевая зимняя распродажа, — он вместе со мной вышел из магазина, пальцем не шевельнув ради покупки. Должно быть, не без оснований опасался, что начальство не возместит ему подобного расхода, произведенного во время несения службы по охране безопасности нашего государства.

На улице он предложил зайти куда-нибудь выпить кофе и тут же решительно направился в ближайшее кафе, где при входе вновь продемонстрировал свои раздражающе изысканные манеры, то опережая меня, то пропуская вперед, даже если из-за недостатка места приходилось буквально протискиваться мимо, и все это с вымученной улыбкой на лице.

Как и следовало ожидать, после нескольких вводных высказываний о Рильке, поклонником которого он отрекомендовался и в этот раз, разговор — еще до того как официантка подала кофе — перешел на террористов. И вновь его суждения были более чем дилетантскими. Они заставляли предположить, что в задачи такого рода государственных служащих, а также, возможно, в задачи их начальников и даже начальников их начальников не входит изучение хотя бы в общих чертах аргументации столь усердно и столь беспощадно преследуемых ими террористов, аргументации, о которой не так давно много писали наши газеты и журналы.

Преследование ведется явно шаблонно, даже вслепую. Какой абсурд — составлять список квартир, где некогда обитали террористы, продолжать слежку за этими квартирами, когда террористы те давным-давно за решеткой или скрылись

за семью морями, и ничтоже сумняшеся втягивать в этот процесс более позднего съемщика, даже не предупредив его, скажем, при подписании контракта, до въезда в квартиру, проверять его имущество, его бумаги, его личные вещи, причем отнюдь не с уверенностью, что речь в данном случае идет о незапятнанном гражданине нашего общества, напротив, с подозрением, которое будет висеть на нем до тех пор, пока он его не снимет, а это невозможно, ибо он не догадывается, в чем его подозревают, и, скорей всего, даже не предполагает, что находится под неким подозрением, неопределенным, взятым с потолка, точнее: под подозрением, основанным на самом обычном и вполне законном факте найма квартиры; вот в этой-то абсурдности и заключено нечто угрожающее, внушающее ужас.

Исходя из такого рода подозрений, чиновник, который проводит обыск в квартире человека, поселившегося в ней после подписания вполне законного контракта и уже тем самым навлекшего на себя подозрение, может счесть подозрительным, двусмысленным и сомнительным абсолютно все. Если этому чиновнику не попадается в руки ничего, что указывало бы на темные дела, попытки конспирации, предательство и измену, если, несмотря на самые тщательные поиски, он не обнаружит в квартире ни пулеметов, ни бомб, ни ручных гранат, ни секретных планов захвата правительственного квартала, то, быть может, именно это покажется ему подозрительнее всего.

Вдруг он имеет дело с врагом государства, который настолько умен и изворотлив, что избегает хранить в собственных четырех стенах оружие, секретные планы, призывы к антиправительственным действиям? Незваный визитер не желает мириться с мыслью, что проник он в эту квартиру напрасно, проник как взломщик, как вор, больше всего на свете опасающийся соседей, вздрагивающий от каждого телефонного звонка, от каждого стука в дверь. Он продолжает поиск в жуткой спешке, ибо не знает, сколько в его распоряжении времени, не знает, когда явится попавший под подозрение хозяин дома. Он просматривает выписки из банковского счета, изучает суммы, снятые подозреваемым со счета за последнее время. Если указанные суммы, по его представлениям, довольно велики, он находит это весьма примечательным, если, даже по его представлениям, они не столь уж существенны, он находит весьма примечательным и это.

Добиться признания собственных заслуг, получить повышение по службе, а может, и приобрести всеобщее уважение, избавившись тем самым от неизбежно связанного с подобной деятельностью привкуса чего-то подпольного и незаконного, незваный визитер может лишь в том случае, если что-нибудь найдет. Он просматривает документы подозреваемого. Образ жизни для него не просто намек на какие-то неведомые обстоятельства. К примеру, он находит одно, нет, сразу два свидетельства о разводе. А разве не было террористки, которая тоже разводилась, правда, всего один раз? Из свидетельств о разводе он узнает, что первый брак не был бездетным. Ребенок, однако, не живет с матерью, попавшей ныне под подозрение. А разве не было террористки, чьи дети так же вот жили вместе с отцом?

Недружелюбные взгляды господина, назвавшегося Андауэром, свидетельствовали о том, что по крайней мере в моем случае он абсолютно уверен: перед ним террористка, от которой его отделяет лишь столик диаметром в полметра. Иначе зачем бы он стал, время от времени теряя самообладание, бросать на меня столь недружелюбные взгляды? В конце концов, я ведь лично ему ничего плохого не сделала. Относилась к нему неизменно доброжелательно, даже с некоторой любезностью. К тому же до сих пор не я, а именно он настаивал каждый раз на новой встрече.