Испытание вечностью
Шрифт:
— Я — люблю музыку. Она — всегда со мной. Всегда в моей голове звучит. Музыка. Или песня. Вам не говорили, что я страдаю шизофренией? Просто одни шизики слышат «голоса», а я — песни. И сейчас — тоже в моей голове — песня. Хм! Эта песня заодно ответит и на вопросы некоторых, сидящих в зале. Сейчас вы станете тоже немного шизиками — я поделюсь с вами моей бедой. Моей болезнью.
В зале зазвучала довольно энергичная музыка. Мужские голоса, ни один из которых не был похож на голос Кузьмина, пели:
А что нам надо? Да просто свет в оконце. А что нам сниться? Что кончилась война. Куда идём мы? Туда где светит Солнце. Вот только, братцы, Добраться б дотемна!Маугли улыбался. Ему — понравилось. И песня ему была знакома — губы его чуть шевелились, как подпевал. Только пели — на русском. А в зале русским владели — немногие.
— Это правда? — спросил его Пол, наклонившись к самой голове — музыка звучала громко.
— Ты про музыку?
— Я про шизофрению.
Маугли пожал плечами:
— Я думаю, что Батя уже сам не знает, где правда, а где — выдумка. Его как летом 41-го — бомбой шандарахнуло — так и чудит. То песняки давит, то пророчества сыпет, то с призраками разговаривает. То просто — заговаривается.
— Обман в обмане, — кивнул Пол, — А на самом деле? Он — из будущего?
— Что из всего этого, накрученного — правда? — опять пожал плечами Маугли, — А что — ещё один, сильно затянувшийся, розыгрыш? Мне, вот, тоже интересно — сам-то он помнит правду?
— А этот его фантастический скафандр? Я — видел его в действии. Такого уровня технологий и вам не достичь!
— Его он стырил у Ананербэ. И вам — лучше знать. Ваши же протеже.
Пол споткнулся на слове «стырил» и только потом до него дошло про полумистическую структуру нацистов:
— Наши? Почему — наши?
— Ну, вы же — их создали и содержали. Хотелось американцам проводить исследования, негуманные исследования, но и изгваздаться не хотелось. А Гитлер — и так — Плохиш. Ты бы у Вилли спросил — откуда костюм? Этот твой информатор до тебя не довёл, что он — офицер Аненербэ? Что он — организовал, руководил и проводил операцию с Медведем. Пусть расскажет, как они из обычного солдата сделали монстра. Чё?
Произошло что-то непредвиденное. Музыка резко оборвалась. Маугли вскочил. С глухим стуком, в резко оглохшем зале, рюкзак с ядерной бомбой — упал. Пол тоже вскочил, тоже забыв про такую страшную бомбу в рюкзаке, наклонившись вперёд, рискуя упасть на впередистоящий ряд сидений.
На сцене — ажиотаж. Медведь — вскочил, молодые люди в гражданской одежде с повадками секьюрити — мгновенно окружили его. Дипломаты их мгновенно перестали быть дипломатами. Некоторые из них разложились, образуя складные противопульные щиты, другие чемоданчики — рассыпались, обнажив штурмовые короткоствольные автоматы.
Пол во все глаза смотрел, как кожа стекает с головы Кузьмина, обнажая его настоящее лицо. Усталое, бледное лицо с белыми слепыми глазами. Лысая голова, на которой не растут волосы — вся голова — сплошной шрам от ожога. И если Пол это — уже видел, то зал — ахнул. Одежда на груди Медведя — «треснула», стала расползаться, обнажая голый торс, покрытый густой сеткой шрамов. И шрамами полос — следов когтей какого-то зверя. В подставленную ладонь Кузьмина что-то скользнуло.
Маугли матюкнулся. Пол не смог сдержаться — коротко оглянулся на парня. И увидел, на мгновение, на лице Маугли — выражение невыносимой боли. Увидев, что Пол смотрит, Маугли тут же убрал лишние эмоции. Только капля — сбежала по щеке.
Маугли повернулся к выходным дверям и вскинул руку. Тут же в его раскрытую ладонь, птицей, что-то прилетело. Как футболист, Пол отметил бросок — превосходная подача! Превосходный приём подачи! Маугли разложил коробочку связного устройства. Пол увидел светящееся зелёным табло с чёрными символами. Маугли, как пианист, простучал по кнопкам клавиатуры, поднёс аппарат к уху, сказал туда:
— Дмитрий Фёдорович, нам надо срочно Батю вывезти! Вчера! Слушай, соображай: крест, тесёмка порвалась, сутки. Понял? Только сутки! Да, давай стратега. В барабан ему загружай ДТБ, долетит. Вчера, Фёдорыч! Ты понимаешь?!
Маугли кричал в трубку. Пол глянул на сцену. Секьюрити уже расступились, Медведь опять стал прежним, смотрел на Пола. Нет, показалось — он смотрел на Маугли.
— Ну, вот и пришла пора подвести итог моего Пути, — вдруг прогремел зал голосом Медведя. Тяжёлым, усталым голосом. После прослушивания музыки громкость — не была понижена. Следующие слова были произнесены уже тише — громкость акустики подрегулировали:
— Вам сегодня повезло. Вы присутствуете на последнем интервью Медведя. И сейчас я у вас на глазах буду сам под собой подводить черту.
Медведь замолчал, опустив голову, потом сказал:
— Итак! Стал ли Мир лучше? Нет. Мир — каким был, таким и остался. Как было в нём прекрасное и ужасное — так и осталось. Вместе и не разделимо. И одно — неизменно истекает из другого. Прекрасное рождается через боль, ужасное — в доведённых до предела благих начинаниях. Как всегда. Стало ли меньше войн? Нет. Планета — пылает. Войнами и конфликтами. И все ведущие страны планеты — старательно подливают масла в огонь локальных противостояний. Даже перестал пытаться предотвратить это. Войны — для человечества — парадоксальное явление. Война — мощнейший источник жизни Человечества, она же — его погибель.
Медведь помолчал. Как обдумывая свои слова. И вот его голос снова звучит в зале:
— Удалось ли мне переломить ход Великой Отечественной Войны? Нет. Удалось ли снизить накал Войны? Нет. Война получилась ещё ожесточённее и обширнее. Удалось снизить потери? Тоже — нет. Пришлось воевать по всем фронтам. Тридцать миллионов погибших соотечественников навсегда подорвали становый хребет моего народа. На-все-гда! Удалось обеспечить технологический прорыв? Нет. Меня изгнали с моей Родины, как бешенную собаку.