Испытание
Шрифт:
Богдан намылил мочалку так, что хлопьями падала пена, и принялся натирать спину генералу. Николай вначале терпел, а потом принялся выгибаться, уклоняясь от мочалки, которая ходила по его телу, как рашпиль.
— Ну, довольно, приятель... все... — он повернул свое смеющееся лицо, — коньячку приготовил?
— Будьте уверены.
Прибежавший с улицы Алеша очарованный стоял возле оружия и мундира Трунова. Как приятно все казалось мальчишескому сердцу. Когда появился свежий и пахнущий духами Трунов в отцовской пижаме, Алеша даже сделал шаг назад. Он не узнал
— Дядя Коля, а мне что привез?
— Тебе привез орден.
Николай вытащил из бокового кармана гимнастерки железный крест первой степени и подал мальчику.
Алеша заложил руки за спину, покачал головой.
— Ну, бери...
— Нет...
— Почему нет?
— Я уже пионер.
— Ну так что ж?
— Эта фашистский... я знаю...
— Вот тебе и молодая смена... — удивился Трудов, — с них толк будет. Эти повоюют...
— Да что, вы еще восемь лет думаете воевать? — спросила Анна Андреевна. — Не дай бог... Неужели это не последняя?
— По-моему, нет... — Трунов обратился к Богдану: — Ты почему же своих не отправляешь?
— Не хотели.
— Как так не хотели? Время военное — приказать нужно.
— Пойди прикажи...
— И прикажу. С сегодняшнего дня я начальник гарнизона вашего города. Надеюсь, это до вас доходит? Приказываю немедленно эвакуироваться...
— Неужели так серьезно наше положение? — спросила Валя. — Мы все же думали, что наш город не будет сдан.
— И мы так думаем. Но на войне главное — предусмотрительность. Всегда надо заглядывать вперед. Короче говоря, придется вам завтра собираться в путь-дорогу и послезавтра, как крайний срок, чтобы вас уже в городе не было.
— Куда же нам ехать? — опросила Анна Андреевна.
— По-моему, на Волгу или в Сибирь.
— Туда не поедем, — твердо сказала Танюша. — Тимиш не рекомендует.
— Тимиш пока только лейтенант, Танюша, а его старший брат как-никак генерал. Его распоряжение я могу отменить.
— А если на Кубань, — сказала Таня, — к Максиму Степановичу?
— Возможно, это дело. Но старик неспокойный. Вряд ли он усидит на месте...
— Я не уеду, — твердо сказала Валя.
— Почему так?
Трунов посмотрел на нее улыбающимися глазами.
— Не хочу бросать Богдана.
— Богдан малютка?
— Не малютка, но я должна за ним смотреть.
— Вопрос явно дискуссионный, — Трунов налил рюмку, выпил. — Вернемся к нему после того, как расколотим немца. Как говорил бравый солдат Швейк приятелю Водичке: «Встретимся после войны в шесть часов и поговорим...» А отправляться нужно. Богдану нельзя сковывать себя семьей. Предстоят большие испытания. Богдан тоже солдат. Армия во время войны должна быть холостой... Представьте себе, я замучился в своем корпусе с одними письмами. Ведь, кажется, некогда писать, так нет, пишут ребята, и бойцы, и командиры ежедневно. Где ни приткнется, сейчас из-за пазухи бумагу и карандаш и уже строчит. И что можно писать каждый день? Не понимаю... Вот тебя, Танюшка, часто бомбардирует письмами Тимиш?
— Уже пятый день не получала, — на глазах ее навернулись крупные детские слезы.
— Вот видишь, к чему приучил жену Тимиш. Пять дней нет письма, уже в слезы, а если бы писал в месяц раз, все было бы нормально.
— А по-моему, ты перехватил, Николай.
— Но это же по-моему. У меня свое мнение. Я его еще не все высказал. А вот мой комиссар радуется, когда писем много пишут. Говорит, бойцы меньше об опасности думают. Сознаюсь, он прав. Но сейчас война и семьи при себе не всегда нужно держать. Да и невозможно. А вообще трогательно. Начнет вспоминать жену, вот таких карапузов. — Николай ущипнул Ларочку за щечку.
— Ты бы посмотрел, сколько детей вчера уничтожили немцы в поселке белых коттеджей. Если солдат будет всегда помнить свою семью и знать, что в случае поражения так будет с его детьми, я думаю, не хуже будет от этого их генералу.
— Убедили, — Николай поднялся, посмотрел на часы, — много побили детей в поселке?
— Девяносто восемь женщин и детей.
— Сволочи, — процедил сквозь зубы Николай, и на лицо его легло новое выражение, непохожее на прежнее шутливое. — А как рабочие? Не испугались?
— Поклялись на цеховых митингах работать еще лучше. Какие были трогательные и суровые выступления.
— Немцы не поняли одного в этой войне. С каждым днем наш народ будет все больше и больше нагреваться, а их — все больше и больше остывать. Русского человека тяжело накалить, но когда уже накалили, остужать приходится чрезвычайно долго... Завтра начнем рыть дополнительные противотанковые рвы вокруг города, Богдан. Надо укреплять город.
Николай оглядел всех, увидел потускневшие лица Анны Андреевны, Тани и улыбнулся.
— Война... ничего не поделаешь...
Пришел адъютант, лихо щелкнул шпорами, передал Трунову большой пакет, усыпанный печатями. Пакет, очевидно, был из Москвы. Трунов вскрыл его, там лежала небольшая бумажка, и она не соответствовала этому большому конверту и огромным сургучным печатям.
— Машина внизу?
— Так точно, товарищ генерал-майор, — снова щелк шпор.
— Комиссар в штабе?
— В штабе, товарищ генерал-майор.
— Ожидайте внизу, я сейчас спущусь.
Когда за адъютантом закрылась дверь, Трунов твердо сказал:
— Богдан, завтра же чтобы семьи здесь не было.
— Хорошо, Николай.
— Вы еще не получили приказания вывозить завод?
— Первое предупреждение было.
— Пусть сегодня ко мне в девятнадцать часов заедут Шевкопляс и Рамодан. Я постараюсь устроить вам платформы... Завод нужно начинать вывозить, Богдан.
— Но мы только наладили серийный выпуск.
— Сегодня состоится решение тройки. Я поехал...
Решительные слова Трунова подействовали на всех удручающе. Как-то так случилось, что все молча разошлись по комнатам и стало слышно, как захлопали крышки чемоданов. К квартире подошла война...