Испытание
Шрифт:
Папа усаживает меня на дубовую скамью – подарок Хеймина маме на день рождения – и садится рядом. Я жду, что он скажет.
От стрекота кузнечиков впору оглохнуть, ветви у нас над головой шелестят на ветру. Издалека, оттуда, где уже сгустилась тень, доносится вой волков, другое ночное зверье тоже начинает подавать голоса.
Мне кажется, что проходит целая вечность, прежде чем папа берет и крепко сжимает мою руку. Когда он начинает говорить, мне приходится наклониться, чтобы расслышать его слова.
– Кое о чем я тебе никогда не рассказывал. Надеялся, что уже не придется. Даже теперь не уверен, что это необходимо…
Я выпрямляю спину,
– Это связано с Испытанием?
Отец никогда не рассказывал о том, как сам проходил Испытание и как учился и жил в Университете, несмотря на то, что я засыпала его вопросами. Я чувствую, как крепнет близость между нами: скоро у нас с ним появится общий опыт. Но новое ощущение длится всего минуту.
– Жаль, что тебя выбрали.
Эти слова звучат как пощечина. Я пытаюсь выдернуть руку, но он не отпускает меня. Его взгляд устремлен в темноту, но выражение лица свидетельствует о том, что он ничего не видит. Я догадываюсь, что он напуган, и сразу забываю свою обиду. Папа пытается поймать мой взгляд, и мне становится тревожно.
– Мои родители и я сам мечтали, чтобы меня отобрали для Испытания. Наша семья едва сводила концы с концами. Омаха была одной из самых многолюдных колоний Содружества. Людей многовато, ресурсов в обрез. Еды на всех не хватало. Бывали даже случаи смерти от недоедания. Мои родители верили, что я смогу помочь в решении проблем, в восстановлении нарушившегося баланса. А я хотел, чтобы они получили от правительства деньги, выплачиваемые семьям кандидатов на Испытание, компенсацию за выбывшие рабочие руки. Отчасти я разделял веру своих родителей, тоже верил, что смогу помочь, и хотел попытаться.
Для меня это новость – что правительство платит компенсацию семьям кандидатов. Мне хочется спросить, компенсируют ли ему и маме деньгами мой отъезд, но отец не умолкает, и я оставляю свой вопрос на потом.
– Тогда колоний насчитывалось всего четырнадцать. В Испытательном центре нас собралось семьдесят один человек. Испытание длилось четыре недели, но я не могу вспомнить ни одного дня. Шестнадцать из нас отобрали для следующего этапа. Глава Испытательного комитета говорил, что все, касающееся Испытания, стирается из памяти после завершения процесса для обеспечения конфиденциальности.
– И ты не сможешь мне сказать, что представляли собой сами экзамены? – Я не могу скрыть горького разочарования. Я-то надеялась, что отцовский опыт поможет мне подготовиться, обеспечит хоть какое-то преимущество! Наверное, именно это и стремилось предотвратить правительство Содружества, лишив отца памяти об Испытании.
– Я помню, как приехал в Испытательный центр, как познакомился со своим соседом по комнате, Джоффом Биллингсом, как мы пили за наше блестящее будущее, чокаясь кружками с молоком и закусывая пирожными. Еды было вволю, все были переполнены радостным ожиданием. В первую ночь мало кто смог уснуть: все знали, что назавтра мечтам может прийти конец, если мы не справимся с экзаменами. Следующее воспоминание – уже комната со стульями, где нам сообщили, что Испытание завершено. Спустя три недели я стал посещать занятия в Университете. Джофф не прошел, две девушки из нашей колонии, приехавшие вместе со мной, тоже.
Из темноты доносится крик совы, но папе не до нее.
– Университет был вызовом. Мне нравилось учиться, нравилось сознавать, что я делаю что-то важное. Родители сумели сообщить мне, что у них все в порядке и что они мной гордятся. Я был счастлив и не вспоминал про Джоффа и других кандидатов, не справившихся
Он закрывает глаза. Я молча сижу с ним рядом, пытаясь представить, каково это – забыть своих друзей. Помнить только день знакомства с Дейлин, но не наш смех, не совместные приключения… От одной мысли об этом на глаза наворачиваются слезы, и я переплетаю пальцы с папиными, чтобы нам обоим стало лучше.
– После выпуска я отправился в колонию Ленокс. Тамошний ботаник был близок к важному прорыву, и в Содружестве решили, что ему будут полезны мои идеи. Проработав год, я повстречал парня, напомнившего мне Джоффа. Той ночью мне стали сниться сны. Я просыпался в поту, с бешено колотящимся сердцем – сам не зная отчего. Ни одна ночь без этого не обходилась. Начала страдать моя работа, и правительственные медики прописали мне пилюли для улучшения сна. Но сны от пилюль не прекратились, стало лишь труднее их избегать. Теперь я помнил свои ночные сны днем. Сначала это были обрывки, вспышки: Джофф показывает мне большой палец в белой комнате с черными столами. Большие часы с красными цифрами, отсчитывающие время, пока я вожусь с тремя цветными проводками. Девичий крик…
Папа выпускает мою руку и встает. Когда он, пригладив волосы, начинает расхаживать взад-вперед, мне делается страшно.
– Потом редкие вспышки сменились одним и тем же повторяющимся сном: Джофф, девушка по имени Мина и я идем по улице вдоль железных остовов сгоревших зданий. Улица усыпана осколками стекла. Мы ищем воду и ночлег. Здания в таком ужасном состоянии, что мы опасаемся использовать их в качестве убежища, хотя, возможно, нам придется поступить так из-за хищников, которых мы видели ночью. Мина хромает. Я нахожу ветку и предлагаю сделать для нее посох. Пока я занят выстругиванием посоха, Джофф производит разведку квартала. Мина просит его не уходить далеко, он обещает, что будет рядом. Через несколько минут он кричит, что нашел что-то. А потом мир взрывается.
Папа переводит дух. У меня громко колотится сердце. Папин голос делается так тих, что я наклоняюсь, прислушиваясь.
– Сначала я нахожу Мину: она наполовину завалена обломками бетона, по лицу течет кровь.
Папа судорожно сглатывает, ему трудно дышать, он сжимает и разжимает кулаки. Я вижу, ему хочется замолчать, мне тоже хочется, чтобы он перестал. Все стало слишком наглядно, я уже вижу кровь, чувствую папин страх.
– Футах в десяти от тела Мины я нахожу ботинок Джоффа. Проходит не меньше минуты, прежде чем я понимаю, что в ботинке осталась его нога, и начинаю кричать. На этом сон обрывается.
Ночь на мгновение становится безмолвной. Не слышно ни сов, ни стрекотания насекомых. Я вижу только разорванного на куски парня, почти моего ровесника, на безлюдной улице.
– Это был всего лишь сон! – Папа всегда мне это твердил, если мне снился кошмар. Я ему верила. И сейчас хочу поверить.
– Может быть… – Папа поднимает на меня глаза, и я вижу в них такое затравленное отчаяние, что перестаю дышать. – Год за годом я убеждал себя, что это был только сон, утешался тем, что совершенно не помню эту девушку по имени Мина. Тем временем наши эксперименты давали потрясающие результаты. Новые культуры, в выведении которых я участвовал, принесли отличный урожай. Про свои сны я никогда никому не рассказывал. Потом Содружество направило меня работать в Пять Озер. Как же я был зол! Я воспринял этот перевод как оскорбление. Прибыв сюда, я сначала даже не имел собственного дома и был вынужден ночевать в гостиной у Флинта Карро.