Источник счастья
Шрифт:
Иван Анатольевич уже стал сожалеть о времени, потраченном на чтение всей этой наукообразной ахинеи. Он зевал и тёр глаза, но вдруг, в очередном интервью с Мельником, наткнулся на любопытный пассаж.
«К началу двадцатого века существовало более двух сотен концепций старения. Проводилось множество опытов, в том числе и в России. Девяносто девять процентов заканчивалось неудачей. Развитие науки было достаточно высоким, но с сегодняшним его, конечно, сравнивать нельзя. На сегодня главный, решающий шаг в решении проблемы старения — биокибернетика, новая синтетическая наука…
— Вы сказали — девяносто девять процентов, — перебил корреспондент, — значит, кто-то из учёных сумел добиться положительного результата?
— Ничего
— То есть случались всё-таки победы?
— Безусловно. Не так давно и не так далеко, а именно в России, во втором десятилетии двадцатого века. Но вы знаете, что это было за время. Первая мировая война, потом две революции, Гражданская война. Погибали и пропадали люди, терялись документы. Голод, разруха. Был учёный, которому удалось добиться потрясающих результатов, но сейчас говорить об этом, как о научном факте, бессмысленно.
— Кто? Назовите хотя бы имя? Мечников? Павлов? Богомолец?
— О, вы неплохо подкованы. Но не угадали. Учёного звали Михаил Владимирович Свешников. Он был военный хирург. Биология для него являлась чем-то вроде хобби, к своим опытам он относился весьма легкомысленно и, когда добился потрясающих результатов, вероятно, даже не понял, что произошло. Или не захотел понять. Видите ли, продление жизни — это та область, где наука смыкается с метафизикой, и, чтобы сознательно работать, нужно обладать определённой широтой взглядов, мыслить смело и прогрессивно. При всей своей одарённости Свешников оставался человеком недалёким, косным, не сумел перешагнуть пошлые нравственные табу, остался рабом лживой христианской морали.
— Погодите, так что же всё-таки ему удалось сделать? Кого он омолодил и как? — не унимался корреспондент.
— Сейчас это уже неважно. Какая разница, где начиналась дорога, по которой никто не пошёл? Путь Свешникова давно зарос бурьяном. Он устарел. Современная наука осваивает другие, новые, по-настоящему перспективные пути».
Дальше шёл всё тот же рассказ о нанотехнологиях и молекулярных роботах.
— Свяжись-ка с ним. Он что-то знает о Свешникове, — сказал Кольт, выслушав доклад Зубова.
— А сам он, этот Мельник, вас не заинтересовал? — осторожно спросил Иван Анатольевич.
Кольт поморщился и махнул рукой.
— Пустозвон с манией величия.
— Но он всё-таки учёный, доктор наук. Вдруг эти его молекулярные роботы смогут омолаживать клетки?
— Ерунда. Не верю. Мне нужен Свешников.
— Но почему?
Через минуту Зубов пожалел, что задал этот вопрос. Его шеф вдруг рассердился и заорал:
— Думай, думай головой, а не задницей! Почему, спрашиваешь? Отвечаю! Да потому, что человек — не компьютер! А твой Интернет — информационная кормушка для лохов! Ищи серьёзные источники! Будешь лохом — уволю!
Володя слёг с двусторонней пневмонией. Если бы не это, Агапкин наверняка не выдержал бы, рассказал профессору и Тане о том, как принял роды впервые в жизни и что случилось потом.
А случилось следующее. Сысоев спал в гостиной, на раскладной койке. Пьяный храп его раздавался на всю квартиру. Худолею пришлось самому выносить ночную вазу. Он не знал, что делать с грудой окровавленного белья. Агапкин сказал ему, что, если выбросить где-то поблизости, это может вызвать подозрения у полиции. Разумнее сложить в плотный мешок, доехать до ближайшего лазарета. Там незаметно подбросить на свалку на заднем дворе. А на обратном пути купить всё необходимое для Зины и ребёнка.
Худолею ничего не оставалось, как согласиться. Когда он ушёл, Агапкин обнаружил, что входная дверь заперта снаружи. На всякий случай проверил дверь чёрного хода на кухне. Там висел амбарный замок. Но телефон работал, Зина продиктовала номер, и Агапкин позвонил её замужней старшей сестре, Анне.
Горничная долго не хотела звать её к телефону, устроила настоящий
— Как можно скорее подъезжайте на Мясницкую, к дому номер двенадцать, но не к подъезду, а со стороны Кудрявого переулка, к первому от угла окну.
— Кто вы? В чём дело? Моя сестра сейчас далеко от Москвы и никак не может находиться в доме на Мясницкой. Если вы говорите правду, почему не дадите ей трубку? Я поверю, только когда услышу её голос.
— Ей тяжело вставать, три часа назад она родила девочку. Я врач, принял роды. Я знаю, вы и родители уверены, что Зина под Вологдой, в монастыре, послушницей. Позже она вам все расскажет сама. Её нужно забрать отсюда, здесь нехорошо, опасно. Привезите для неё тёплую одежду и какие-нибудь вещи для новорождённой. Ждите под окном.
— Боже мой, погодите, как — родила? От кого?
Разговаривая, он заметил, что храп затих. Через минуту Сысоев появился в прихожей, опухший, но трезвый и злой. Он уставился на Агапкина своими бараньими глазами. В руке он сжимал изящный дамский пистолет. Не простившись с Анной, не получив никакого утвердительного ответа, Федор положил трубку на рычаг. Он вовсе не был уверен, что Сысоев не слышал последнюю часть разговора, но, нагло глядя в бараньи глаза, произнёс самым беззаботным тоном:
— Я телефонировал в госпиталь, предупредил, что сегодня не приду. Послушай, брат, тебе не помешало бы опохмелиться или хотя бы рассолу выпить. Ну, что ты тычешь в меня дулом? Все равно стрелять не станешь. Что скажет Мастер, если в его квартире окажется труп? И возможно, не один, а два. Состояние Зины критическое. Кровотечение, горячка. Без моей помощи вы не обойдётесь.
Сысоев сопел, раздувал ноздри, но пистолет опустил. Агапкин отстранил его с прохода, вернулся к Зине и плотно закрыл дверь.
— Аня обязательно приедет, — сказала Зина, выслушав его отчёт о телефонном разговоре, — но вы знаете, окно забито.
Осмотрев двойные рамы, Агапкин тихо присвистнул. Толстые медные гвозди были вбиты накрепко. Если, допустим, попробовать вытащить при помощи скальпеля, всё равно на это уйдёт несколько часов, и вряд ли что-то получится. А учитывая, что в любой момент может войти Сысоев или Худолей вернётся, эта затея вообще смысла не имеет.
Но всё-таки скальпель — вещь полезная.
Федор отправился к Сысоеву. Нашёл его на кухне. Бывший дьякон стоял спиной к двери и поедал квашеную капусту, пальцами, из бочонка. Брюки были тесны ему, карман заметно оттопыривался. Стало быть, пистолет там.
Через минуту острие скальпеля сверкнуло перед глазами изумлённого поэта и мягко прижалось к его сонной артерии. Сысоев поперхнулся капустой и стал кашлять.
— Не двигайся, — предупредил Агапкин на всякий случай, — уж кто-кто, а я трупов не боюсь.
Поэт захлёбывался кашлем. Левой рукой Федор вытащил пистолет, положил в свой карман и сильно хлопнул бывшего дьякона по спине. Кашель прошёл.
— Где ключ?
— Не знаю.
— Подумай!
— Клянусь, не знаю. Ищи, если хочешь.
На поиски не было времени. Агапкин оглядел замок на двери, потом посмотрел на Сысоева. Тот выкатил свои бараньи глаза так, что казалось, они сейчас вывалятся из орбит.
— Ступай в гостиную и сиди там тихо, не высовывайся. Будешь мне мешать, либо умрёшь, либо пойдёшь на каторгу. Я знаю, что горло репортёру Вивариуму в трактире Поликарпова перерезал ты.
Агапкин блефовал. На самом деле репортёра прикончил наёмный убийца за двадцать пять целковых. Никто из братьев его кровью рук не пачкал. Но хитрый Худолей обставил все таким образом, что все оказались причастны. Он устроил в узком кругу нечто вроде судебного заседания, на котором был вынесен приговор мерзавцу репортёру за упорные попытки разглашения тайны, принадлежащей Ложе. Вначале всё это выглядело как очередной спектакль, пафосный, но увлекательный. Приговор записали на бумаге, с гербом Ложи, и все присутствовавшие поставили под ним свои подписи.