Истоки (Книга 1)
Шрифт:
"Ты лишена блестящего, кокетливого легкомыслия. Не женский у тебя ум: мыслишь постулатами, как философ. А в женщине главное - легкость, изящество. Тебе неприятно?
– так с улыбкой говорил Холодов.
– Ты чересчур нетерпима к тем, кто понимает вещи иначе, чем ты. Противоречия жизни воспринимаются тобой как беспорядок... Но это пройдет с годами... Ведь ты хорошая!"
Она вспомнила Александра. "Хорош, спокоен, независим, и зачем ему бегать за какой-нибудь Феклой, - отрывочно проплывало в памяти Веры. Тоже себе цену знает... Что он говорил тогда мне, этот Михаил? Смешное в нем что-то и доброе..."
"Надо еще раз посоветоваться с отцом", - думал Холодов, куря в тамбуре.
X
Юрий Крупнов ехал на каменные карьеры за Юлей. В открытой машине дышалось легко. Ветер пахнул свежим предосенним травяным подгоном. Справа то взблескивала из-за кустов и прибрежного леса Волга, то исчезала за увалами, слева стелилась степь без конца и края. Накануне выпали дожди, и теперь, не пыля, проносились встречные груженные зерном машины по ровной, укатанной до свинцового блеска дороге. Немало дней прошло после внезапной смерти Тихона Тарасовича Солнцева. После похорон Юля уехала в дом отдыха в Кумысную поляну, потом, минуя город, не повстречавшись с Юрием, отправилась на каменные карьеры. Два раза ездил он к ней. Она говорила одно и то же: "Дай мне прийти в себя, разобраться в самой себе". "Давно знаю ее и совсем не знаю". Мысли Юрия, как подсолнух к солнцу, тянулись к ней. Ее улыбка, наклон головы, нетвердый выговор буквы "р", необъяснимые переходы от нежности к грубоватости, независимость и резкость суждений манили его, зачеркивая тяжелое недоумение: когда же начнется их совместная жизнь? И ему было хорошо. Да и пора была особенная: после дождей ожила и пошла в рост прижженная зноем степная травка, а солнце все еще ярко светило с прозрачно-голубых небес.
Осень всегда действовала на Юрия оздоровляюще, будила желание заново начинать жизнь, садиться за учебу. Осень он почувствовал еще в городе, заметив как-то утром из окна горкома раннюю золотистую прядь в листве березы. И с тех пор все воспринимал под знаком этой золотой пряди: докладывал ли он по телефону в ЦК о выполнении государственных планов строительства - перед глазами стояла осень с ее чистым, прохладным воздухом; говорил ли с тем или иным секретарем райкома, шла ли речь о работе школ - всюду, из всех дел глядела на него тихими светлыми глазами любимая осень, мудро-спокойная, добрая, обещающая счастье. Отдав человеку все свои плоды, просторные поля, желтея густой щеткой стерни, умиротворенно отдыхали. Листья деревьев, отслужив свое, сонно, в покорном предчувствии падения шелестели под ветром. Миновала тревожная брачная пора птиц, и они, вскормив птенцов, сбивались в дружные стаи, то мельтешили в чистом воздухе, то пятнали зеленый ковер озимого широкого поля. Во всем: в краснолицых, загорелых и возмужавших за лето людях, в откормленных, лоснящихся шерстью лошадях, в блестящих перьями птицах, в сытом лае собак - во всем чувствовался избыток ядреной, налитой силы.
На токах растут курганами вороха зерна; здоровые, веселые парни играючи кидают в брички и машины пятипудовые чувалы с пшеницей - это осень! На озерах и прудах утиный кряк, гоготание гусей; в садах, отягощенные румяными плодами, гнутся ветви яблонь - это осень! По прогону, обмахиваясь хвостами, послушные хриплому крику и кнуту пастуха, идут коровы; последнюю тесину прибивает на крыше клуба плотник, вынимая гвозди откуда-то из-под седых усов, - это осень! Полные, оседающие ниже ватерлинии баржи с полосатыми арбузами тащит по Волге буксир, его обгоняет пароход, верхняя палуба заставлена ящиками с красными помидорами - осень шлет свои дары городам!
...В полдень Юрий приехал на каменный карьер, поставил машину у отдыхающего экскаватора, положившего на камень ковш с блестевшими стальными зубами.
Под крутым берегом били светлые ключи, бисерными каплями кропили каменный выступ. Спускались в овражек пастухи, ложились на грудь к роднику, тянули сквозь зубы обжигающие холодом упругие струи, радовались. Неподалеку от родника, в каменоломне, работала Юлия, приходила к роднику в полдень вместе с каменщиками. Но вот на рассвете рухнула круча, под тяжелой красной глиной похоронила родник. Пришла молодая телка на водопой, обнюхала белыми ноздрями место, где был родник, будто не веря тому, что случилось. Пастухи покачали головами. Подивилась огорченная Юля, постелила в тени вяза платок, села, вытянув ноги. Знойный полдень накалил воздух, над песчаными островами горбился в текущем мареве лозняк, спокойная текла внизу река. Большими задумчивыми глазами смотрели коровы, стоя по брюхо в воде. Их рогатые тени затемняли голубое отражение неба.
Вспомнилось, на третий день после похорон отца зашла в особняк и увидела, как Иванов мерит шагами зал, и мачеха тихо говорит, что мерить не нужно, она и без того уступает площадь Анатолию и Юле. И тогда и сейчас Юля не удивилась своему усталому примирению с Ивановым.
– Можно?
– услыхала Юля голос из-под кручи. Как всегда при первом взгляде на желтоволосую голову Юрия, у нее замерло сердце, слабость кинулась в руки и ноги.
– Проходи, места хватит, - не сразу и отчужденно сказала Юля.
Он сел поодаль, обхватил руками колени, положил на них подбородок. Юля смотрела на его четкий профиль, на голубоватый белок глаза.
– Юля, я за тобой приехал.
Она молчала.
У черного зева штольни шофер пытался поднять домкратом заднюю ось груженной камнем машины.
– Милая Осень, поедем! Тяжело тебе, верю, чувствую. С детских лет был он для тебя не только отцом - он заменял мать. Но что же делать? Надо жить, Юля! Что-то очень большое, изжившее себя, уходит из жизни вместе с отцом твоим. Это - отношение к человеку. Был Тихон Тарасович добрый по натуре, но обстоятельства сделали его жестким, часто неуместно жестким. Вот пересматриваем многие дела, кое-кого в партии восстанавливаем...
– Ты ускорил его смерть. Я это почувствовала в последний разговор с ним. Поверь мне, я женщина, я сердцем понимаю, как враждебны вы были друг другу.
В это время шофер вылез из-под машины, бросил на камни домкрат.
– Амба! Резьба сработалась.
– И, прыгнув, скатился по песку к Волге.
– Поздно, Юрий Денисович.
– Юля перекусила былинку седого полынка, не торопясь стерла тыльной стороной ладони слезы с загорелых щек, посмотрела на него влажными синими глазами.
– Как же поздно?
– хрипловато спросил Юрий, еле шевеля сохнувшими губами.
– Одинаковые мы с тобой люди, Юра. И в то же время чужие, ужасно чужие. Обоим нам нужны иные спутники жизни. Может быть, мягкие, что ли. Не знаю, милый, говорила я тебе или нет, но думала часто вот о чем... Кажется мне, не любила я тебя и прежде. Просто ты мешал мне жить, дума о тебе мешала жить. Теперь чуточку узнала тебя, и все прошло. Да и зачем еще-то ближе сходиться? Ты - в городе, я - нынче здесь, завтра там. Работу не брошу хотя бы потому, что отняла у меня самое лучшее... в свое время.