Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III
Шрифт:
Союзника Трубецкой нашел в лице Черкасского, с которым его объединяло княжеское происхождение. Оба смотрели на Бестужева-Рюмина как на выскочку и интригана и старались лишить его влияния на дела. Черкасский, освободившись от Остермана и Головкина, вообразил себя способным быть настоящим канцлером, хотя даже не знал иностранных языков.
Близким другом Бестужева-Рюмина был генерал Степан Федорович Апраксин, вместе с которым он нашел способ застраховать себя от гонений противников, сблизившись с фаворитом императрицы. По свидетельству М.М. Щербатова, «сии двое прилепились к Разумовскому, пив вместе с ним и угождая сей его страсти, сочинили партию при дворе, противную князь Никите Юрьевичу Трубецкому». Другой опорой Бестужеву-Рюмину служил кабинет-секретарь императрицы И.А. Черкасов, с которым его связывала давняя дружба.
Таким образом, с первых месяцев нового царствования представители правящей верхушки разбились на враждебные группировки и начали борьбу за влияние на императрицу, что, впрочем, нисколько ее не озадачивало. По словам С.М.
Нужно добавить, что во взаимоотношениях с высшими чиновниками Елизавета Петровна не позволяла себе руководствоваться симпатиями или антипатиями. Например, она лично недолюбливала А.П. Бестужева-Рюмина, но очень ценила его как самого талантливого и опытного государственного деятеля в своем окружении.
Своеобразное место при дворе Елизаветы Петровны занял Шетарди, которому новая императрица постоянно оказывала знаки внимания и дружбы. Тем самым она подчеркивала свою благодарность французскому дипломату, который, впрочем, рассчитывал на большее признание своих заслуг. Но Елизавета положила конец иностранному вмешательству в дела российской политики в тот момент, когда намеренно исключила Шетарди из числа непосредственных участников переворота и осуществила приход к власти по собственному плану. Это событие оказалось для француза неприятным сюрпризом, поскольку, по замечанию современника, «внезапно совершенный Елизаветою удар разрушил все зловредные его замыслы»: он «желал, чтобы перемена сия произведена была по его предначертанию», и мечтал в случае удачи «беспрепятственно и самовластно господствовать при. Российском дворе».
Тем не менее в первые дни по вступлении на престол Елизаветы Петровны французского посланника окружал необыкновенный почет. Английский дипломат Э. Финч отмечал в своих депешах, что «если первый поклон императрице, то второй Шетарди». Елизавета любила проводить время в компании галантного и остроумного француза, однако тот напрасно пытался использовать свою близость к императрице для навязывания ей взглядов в интересах Франции. Еще до переворота Шетарди на тайных встречах с цесаревной убеждал ее после прихода к власти вернуть Россию к своим «подлинным принципам», под которыми он понимал устранение от европейских дел и замыкание в некоей самобытности. Но если тогда осторожная Елизавета могла оставлять внушения француза без возражений, то теперь она определенно заявляла о своем намерении следовать принципам Петра Великого, к числу которых относились активная внешняя политика и европеизация страны.
В результате дворцового переворота Россия оказалась в состоянии неопределенной внешнеполитической ориентации. Враждебные друг другу Австрия и Франция через своих дипломатических представителей в Петербурге старались привлечь молодую империю каждая на свою сторону. Но австрийский посол А.О. Ботта-Адорно находился в менее выгодном положении, поскольку Елизавета Петровна знала о его попытках раскрыть Анне Леопольдовне глаза на заговор в ноябре 1741 года. Австрийская и венгеро-богемская королева Мария Терезия по причине своих дружественных и родственных связей с брауншвейгской фамилией также не вызывала симпатий Елизаветы. Свое отношение к Австрии императрица в самом начале своего правления выразила в весьма резкой форме. Когда во время коронации Елизаветы Петровны между иностранными дипломатами возникли споры о старшинстве, она заявила: «Ботта не имеет ни малейшего основания много о себе думать: когда он будет слишком важничать, то может отправляться туда, откуда пришел, так как мне дороже дружба тех, которые в прежние времена не оставляли меня, чем расположение его нищей королевы». Упоминание о дружбе могло относиться только к Шетарди, следовательно, Франция в предстоящей дипломатической борьбе получала заведомое преимущество.
Соперничество европейских держав определило ориентацию противоборствующих группировок, исходивших из различного понимания внешнеполитических интересов России. Одну «партию» возглавлял А.П. Бестужев-Рюмин, который выступал за союз с Австрией, Англией, Голландией и Саксонией, гордо именуя этот альянс «системой Петра Великого». Активным сторонником вице-канцлера в то время являлся его старший брат — талантливый дипломат Михаил Бестужев-Рюмин, состоявший в должности обер-гофмаршала. Другая группировка во главе с Лестоком ставила своей целью сближение России с Францией и Пруссией.
Бестужев— Рюмин и Лесток сходились только в том, что проявляли доверие и расположение к саксонскому посланнику С. Пецольду, которому могли жаловаться друг на друга. Поэтому его донесения живо характеризуют позиции обеих сторон, причем на основании первоисточника. Бестужев-Рюмин рассказывал Пецольду: «Недавно у государыни сделалась колика, как это с нею часто бывает; позван был Лесток, и чрез несколько времени ввели к императрице Шетарди, с которым у них было какое-то тайное совещание, а когда пришли министры, она начала им объявлять новые доказательства, почему дружба Франции полезна и желательна для России, стала превозносить Шетарди, его преданность
Лесток со своей стороны говорил Пецольду: «На меня нападают за отношения к Шетарди; но я люблю хорошее общество, а нигде нельзя с таким удовольствием поговорить, поесть, попить и поиграть, как у этого министра; с другой стороны, я много обязан Шетарди за услуги и денежную помощь, которые он оказал как мне, так и государыне; наконец, я убежден, что дружба Франции очень полезна и выгодна для России. Прежде всего нужно было прекратить шведскую войну, и я присоветовал государыне обратиться к французскому королю и просить его о посредничестве. Великий канцлер и вице-канцлер считают это каким-то преступлением с моей стороны, разглашают, будто я присоветовал поступок, противный достоинству и интересам государыни… даже внушали государыне, что я получаю от французского двора деньги, о чем она мне сама сказала… Я до сих пор не имел ни малейшего желания вредить Бестужеву, напротив, всегда заступался и просил за него, начиная с того, что доставил ему место и голубую ленту (орден Святого Андрея Первозванного. — В.Н.). Я никогда не был высокого мнения об его уме: но что же делать, когда нет способнейшего? Я надеялся, что он будет послушен и что брат его, обер-гофмаршал, совершенно его образует; но я жестоко ошибся в своем расчете: оба брата — люди ограниченные, трусливые и ленивые… теперь они находятся под влиянием генерала Ботты, и, по их мнению, императрица не должна оставлять без помощи королеву Венгерскую. Императрица давно уже это заметила и теперь открыла мне, что подозревает вице-канцлера в получении от королевы Венгерской 20 000 рублей; это подозрение подкрепляется тем, что Бестужев каждый раз то бледнеет, то краснеет, когда она при нем скажет что-нибудь против Ботты. Время, следовательно, должно показать, кто из нас более подкуплен, я или вице-канцлер, и чьи советы были полезнее. С тех пор как существует союз между здешним кабинетом и венским, Россия не получила ни малейшей от него пользы и скорее получила вред…»
Упомянутое Лестоком посредничество Франции в прекращении русско-шведской войны действительно было неудачным. Шетарди по просьбе императрицы склонил шведов к заключению перемирия с Россией, но уладить конфликт дипломатическим путем оказалось невозможно. Попытки французского дипломата воздействовать на Елизавету с целью заключения невыгодного для России мира заставили императрицу разувериться в дружбе французского двора. Не добившись успеха, Шетарди в августе 1742 года был отозван в Париж. Елизавета простилась с ним внешне очень тепло и осыпала его дорогими подарками, но в душе испытывала другие чувства, выразившиеся в следующей записке: "И без Шетардия ум можно иметь, коли лучих опытоф не получим дружбы ея (Франции. — В.И.), а до сю пору плохая весьма и огорченая дружба окасывалася. Коли так его наградить, как он мне ту пору служил, то не надеюся, чтоб ему оное приятно было».
Отъезд Шетарди не повлек за собой русско-австрийского сближения и укрепления позиций Алексея Бестужева-Рюмина. Прохладное отношение к нему императрицы выразилось в том, что она не назначила его канцлером взамен Черкасского, скончавшегося 4 ноября 1742 года. Место осталось вакантным, и Бестужев ждал его почти два года, руководя внешней политикой в должности вице-канцлера. После смерти Черкасского Трубецкой, потерявший союзника, сошелся с Лестоком на почве их общей ненависти к Бестужевым.
Летом 1743 года франко-прусская партия получила возможность нанести тяжелый удар по бестужевской группировке, раскрутив шумное дело Лопухиных — Ботта. Подполковник И.С. Лопухин навлек беду на себя и свою семью тем, что в пьяном виде разглагольствовал о якобы готовящейся «перемене" и освобождении брауншвейгской семьи. Лесток, получив донос об этом от поручика Бергера, дал ему задание продолжить знакомство с Лопухиным и спровоцировать того на новые откровения. Соответствующий доклад Лестока Елизавете так ее напугал, что она распорядилась о патрулировании улиц и усилении караулов во дворце. Лопухин был арестован и под пытками дал показания о предосудительных разговорах своей матери Н.Ф. Лопухиной с женой брата вице-канцлера А.Г. Бестужевой-Рюминой, а также о их связях с австрийским посланником Ботта-Адорно, который якобы ставил своей целью возвращение престола Ивану Антоновичу. Лесток торжествовал, предвкушая падение ненавистного противника и окончательное ухудшение русско-австрийских отношений. Дело приобрело размеры международного скандала: Ботта-Адорно, незадолго до описанных событий переведенный Марией Терезией из Петербурга в Берлин, был выдворен Фридрихом II из Пруссии в угоду Елизавете Петровне. Сменивший Шетарди французский посланник Б. д'Аллион с радостью сообщил в Париж, что „голос Бестужева и его шайки очень слаб теперь“, и уже пророчил наместо вице-канцлера генерала А.И. Румянцева — противника бестужевской группировки.