Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II
Шрифт:
Сравнивая Николая I с Петром, Пушкин выразил настроения, которые явственно ощущались в тогдашнем обществе, и отнюдь не только в консервативной его части. Несмотря на репутацию ограниченного солдафона, которую Николай заслужил, будучи великим князем, представление о нем как о новом Петре было достаточно широко распространено в первые годы его царствования.
Этому во многом способствовало стремление нового императора ликвидировать злоупотребления, которые достались ему в наследство от прежнего правления, восстановить законность и порядок, провести реформы. Его благородная, пусть и показная, манера поведения производила весьма сильное впечатление. Импонировала обществу и внешность императора.
Николай был высок ростом и красив, хотя красота его всегда отличалась какой-то холодностью. Познакомившись с ним в 1839 г., француз маркиз де Кюстин так описывал внешность Николая: «Император на полголовы выше обыкновенного человеческого роста. Его фигура благородна, хотя и несколько тяжеловата. „…“ У императора Николая греческий профиль, высокий, но несколько вдавленный
Величественность, так поражавшую современников, Николай сохранял на протяжении всей своей жизни. Его облик, манера поведения вполне соответствовали образу неограниченного повелителя 50 миллионов подданных. Он легко и быстро вписался в государственную систему, которую создавал три десятилетия, сам являясь ее наглядным воплощением. Проницательная А. Ф. Тютчева вспоминала: «Никто лучше, как он, не был создан для роли самодержца. Он обладал для того и наружностью, и необходимыми нравственными свойствами. Его внушительная и величественная красота, величавая осанка, строгая правильность олимпийского профиля, властный взгляд — все, кончая его улыбкой снисходящего Юпитера, все дышало в нем земным божеством, всемогущим повелителем, все отражало его незыблемое убеждение в своем призвании. Никогда этот человек не испытал тени сомнения в своей власти или в законности ее. Он верил в нее со слепою верою фанатика, а ту безусловную пассивную покорность, которой требовал он от своего народа, он первый сам проявлял по отношению к идеалу, который считал себя призванным воплотить в своей личности, идеалу избранника Божьей власти, носителем которой он себя считал на земле. Его самодержавие милостию Божьей было для него догматом и предметом поклонения, и он с глубоким убеждением и верою совмещал в своем лице роль кумира и великого жреца этой религии…»
Немаловажно и то, что Николай, как человек незаурядный и достигший вершин власти, обладал неотразимым обаянием. Под его воздействие попадали даже люди, хорошо сознававшие природу этого обаяния и отнюдь не разделявшие политических убеждений императора. Та же Тютчева признавалась, что хотя она «по своим убеждениям и оставалась решительно враждебной ему», но сердце ее «было им пленено». Николай стремился подражать тем чертам личности Петра, которые к тому времени сложились уже в прочную легенду. Он поклонялся знаменитому предку, с юности бывшему его кумиром. «Государь „…“ питал чувство некоторого обожания к Петру, — вспоминала хорошо знавшая его А. О. Смирнова-Россет. — Образ Петра, с которым он никогда не расставался, был с ним под Полтавой, этот образ был в серебряном окладе, всегда в комнате императора до его смерти». Сближала с Петром нового императора и полная неприхотливость в быту. Николай предпочитал спать на простой походной кровати, укрываясь шинелью. Во время многочисленных поездок по России он не брезговал спать и на набитом сеном матрасе (как уже делал это во время упомянутого путешествия в Англию). Николай был умерен в еде и, в отличие от своего пращура, почти не употреблял спиртного. В последние годы жизни он занимал в Зимнем дворце одну комнату на первом этаже, окнами на Адмиралтейство. «Комната эта была небольшая, — вспоминала баронесса Фредерике, — стены оклеены простыми бумажными обоями, на стенах несколько картин. На камине большие часы в деревянной отделке, под часами большой бюст графа Бенкендорфа Тут стояли: вторая походная кровать государя, над ней небольшой образ и портрет великой княгини Ольги Николаевны „…“, вольтеровское кресло, небольшой диван, письменный рабочий стол, на нем портреты императрицы и его детей и незатейливое убранство; несколько простых стульев; мебель вся красного дерева, обтянута темно-зеленым сафьяном, большое трюмо, около коего стояли его сабли, шпаги и ружье, на приделанных к рамке трюмо полочках стояли склянка духов „…“, щетка и гребенка. Тут он одевался и работал… тут же он и скончался».
Образ величественного императора, не чуждого, впрочем, простым радостям и развлечениям, с самого начала стал соединяться в представлении придворного общества с обликом человека, полного высокого благородства. Конечно, жестокая расправа с декабристами, казнь пяти из них после обещаний удивить Европу своим милосердием сильно повредили репутации Николая и никогда не могли быть забыты. Но со временем иные поступки способствовали в глазах многих формированию образа идеального государя.
Например, знали о том, что Николай прощал всех арестованных и осужденных за публичное оскорбление его достоинства. Известен, в частности, такой случай. 22 января 1826 г. Государственный совет приговорил одного государственного крестьянина за произнесение в разговоре со своим братом бранных слов в адрес государя к наказанию кнутом и «по поставлении штемпельных знаков» (то есть выжиганию каленым железом на лице знаков, свидетельствующих о том, что он каторжник) к ссылке навсегда в каторжную работу. На мемории Государственного совета, представленной на утверждение, Николай наложил резолюцию: «Простить». И затем на протяжении всего своего царствования Николай ни разу не изменил этому
Укреплению образа благородного и всепонимающего правителя, бесспорно, послужил известный эпизод с аудиенцией, которую Николай дал Пушкину, опальному поэту, в Москве 8 сентября 1826 г., вернув его из Михайловской ссылки. Сохранился рассказ об этом самого Николая, записанный в 1848 г. М. А. Корфом.
«— Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге? — спросил я его между прочим.
— Стал бы в ряды мятежников, — отвечал он».
Император стал расспрашивать, изменился ли с тех пор образ мыслей Пушкина и может ли тот дать ему слово «думать и действовать иначе», если будет отпущен на волю. Пушкин, по словам Николая, «очень долго колебался прямым ответом и только после длинного молчания протянул руку с обещанием сделаться другим». Тогда же император предложил Пушкину быть его цензором, то есть освободил формально от официальной цензуры. Хорошо известно, каким цензором оказался царь и сколько унижений и разочарований пришлось пережить впоследствии великому поэту. И тем не менее было немало людей, которые восприняли жест Николая в отношении Пушкина как проявление монаршей милости.
Создавая свой образ великодушного монарха, Николай не брезговал и дешевыми приемами. Вернее, они также были неотъемлемой частью этого образа. Рассказывали, что во время смотра Николай наказал одного из офицеров за упущения по службе. Через некоторое время выяснилось, что Николай был не прав. При первой же возможности император на другом смотре публично попросил извинения у напрасно обиженного офицера: он остановил движение войск, подал команду: «Львов (так звали офицера. — С. М.), ко мне» — и, когда тот подошел, во всеуслышание сказал: «Львов, прости меня». Театральность этой сцены очевидна. Но такого рода истории, передававшиеся из уст в уста, добавляли важные штрихи к образу повелителя России: он выступал в роли близкого и простого отца-командира, но уже распространявшего свою отеческую заботу и справедливость на всю страну.
Созданию восторженного ореола вокруг имени Николая I во многом способствовали его личная смелость и нарочитое пренебрежение опасностью. Летом 1831 года произошли события, которые оказались как бы проверкой твердости характера императора и силы его натуры. Начавшаяся еще в предыдущем году эпидемия холеры, вызвавшая тогда несколько волнений, вспыхнула теперь с новой силой. С 14 (26) июня холера открылась в Петербурге и через несколько дней приобрела угрожающие размеры. 17 (29) июня в Петербурге было получено известие о кончине от холеры великого князя Константина Павловича. В те же дни холерой заболел А. X. Бенкендорф, что обнаружилось сразу же после того, как он покинул царский кабинет. «Тотчас взяты были всевозможные меры предосторожности, — вспоминал впоследствии Бенкендорф, — для охранения царского жилища от привезенной мною заразы. Но государь в ту же ночь навестил меня и потом в течение с лишком трех недель каждый день удостаивал меня своим посещением и продолжительною беседою».
Тем временем в городе начались волнения. Распространялись слухи, что эпидемия — результат преднамеренного отравления. На Сенной площади толпа разгромила больницу, изранила и выкинула на улицу больных, были убиты несколько докторов. Полиция ничего не могла поделать с многотысячной толпой. Лишь вмешательство командующего гвардией И. В. Васильчикова, приведшего на Сенную под гром барабанов батальоны Семеновского полка, заставило толпу несколько рассеяться. Но волнения не затихали.
На следующий день, 23 июня (5 июля), о бунте на Сенной площади стало известно Николаю I. Он тотчас же отправился за батальоном Преображенского полка и вместе с ним поспешил на площадь, где опять скопилось около 5 тысяч человек. Николай бесстрашно въехал в толпу и, встав в коляске, обратился к народу с речью: «Вчера учинены были злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков, они вас подучают, ловите их, представляйте подозрительных начальству, но здесь учинено злодейство, здесь прогневали мы Бога, обратимся к церкви. На колени, и просите у Всемогущего прощения». После этих слов вся площадь замерла, опустившись вместе с императором на колени. Картина, безусловно, впечатляющая. Одержав, таким образом, нравственную победу над толпой, Николай продолжал наступать уже более уверенно. «До кого вы добираетесь, — теперь уже грозно вопрошал император, — кого вы хотите, меня ли? Я никого не страшусь, вот я». По словам очевидца, князя А. С. Меншикова, народ после этого пришел в совершенный восторг и со слезами на глазах кричал «ура». Николай поцеловал одного старика из толпы и с торжеством удалился в Петергоф.
Однако холера продолжала косить людей, унося в Петербурге до 600 жизней в день. Волнения распространились на Новгородские военные поселения. В Старой Руссе было разгромлено здание, занимаемое полицией, убит городничий, разграблены питейные дома. Николай, убедившийся в собственной силе, рискнул появиться и среди восставших военных поселян. Тут его опять ждал успех. Восстание было усмирено, а его участники жестоко наказаны.
Прибавила Николаю популярности и ликвидация ненавистных военных поселений, на что он решился далеко не сразу. Только восстание в новгородских поселениях окончательно убедило его, что затея Александра I и Аракчеева решить вопрос содержания армии путем создания военных поселений совершенно провалилась. 8 (20) ноября 1831 г. Новгородские военные поселения были ликвидированы, а военные поселяне превращены в пехотных солдат, отбывавших рекрутскую повинность на общих основаниях. В 1836 году были уничтожены военные поселения в Белоруссии.