Исторические портреты
Шрифт:
Не имея там никакого дела, я возвратился в мой редут; но застал в нем уже егерей под командой генерала Лихачева. Корпус мой так был рассеян, что даже после окончания битвы я едва мог собрать 700 человек. На другой день я имел также не более 1500. Вследствие сего корпус в другой раз был укомплектован; но тогда нечем уже было действовать.
Я был возле Барклая в то время, когда пьяные неприятельские кирасиры скакали между нашими каре без пользы и без цели, прогоняемые ружейным огнем. Они то скрывались в овраг, то снова появлялись возле каре. Вообще натиски неприятельской кавалерии были в сей день весьма нерешительны.
С
Он принял меня ласковее обыкновенного, потому что за минуту до меня кто-то представил ему дела наши весьма с дурной стороны. Надобно сказать, что, быв еще гвардии поручиком, я начал военную мою службу в турецкую кампанию под начальством фельдмаршала князя Потемкина и находился при особе Кутузова, о чем он всегда вспоминал благосклонно и, во всяком случае, оказывал мне особое благорасположение. Он сказал мне:
«Итак, вы думаете, что мы не должны отступать».
Я отвечал ему, что, напротив, мне кажется, нам должно атаковать завтра неприятеля: ибо в делах нерешенных упорнейший всегда остается победителем. Это было не хвастовство с моей стороны; может быть, я обманывался, но я именно так думал во время сего разговора.
Князь Кутузов тогда же, в присутствии его высочества герцога Александра Вюртембергского, начал диктовать адъютанту своему Кайсарову план завтрашней атаки, а мне приказал немедленно пересказать об этом изустно генералу Дохтурову. Я бросился выполнять сие повеление в намерении, сверх того, известить об этом и все наши линии, зная совершенно, какое действие произведет известие сие на дух войск наших.
Проезжая к левому флангу армии, я видел генерала Васильчикова с Литовским гвардейским полком в упорном бою с неприятелем. Сей полк особенно отличился в сем случае. Генерал Васильчиков, не имевший никакого дела на правом, перешел на левое крыло, где была тогда самая жаркая битва. Извещая о сей, может быть, неизвестной черте его рвения и храбрости, я руководствуюсь единой истиной…»
Таковы воспоминания Раевского о дне Бородина. Он не делает в них акцента на то, что после взятия французами Семеновских (Багратионовских) флешей вся ярость сражения перенеслась на Курганную высоту. Зато об этом пишет главнокомандующий Главной русской армией в донесении императору Александру I:
«Наполеон… повернулся влево к нашему центру… В сем положении наш центр и все вышеупомянутые резервы были подвержены сильному неприятельскому огню: все его батареи обратили действие свое на курган, построенный накануне и защищаемый 18-ю батарейными орудиями, подкрепленными всею 26-ю дивизиею под начальством генерал-лейтенанта Раевского.
Избежать сего было невозможно, ибо неприятель усиливался ежеминутно противу сего пункта, важнейшего во всей позиции, а вскоре после того большими силами пошел на центр наш под прикрытием своей артиллерии густыми колоннами, атаковал курганную батарею, успел овладеть оною и опрокинуть 26-ю дивизию, которая не могла противустоять превосходнейшим силам неприятеля…»
Французы напрасно ликовали на взятом ими Большом редуте. Генерал-майор А.П. Ермолов, начальник
«Кутузов дал повеление 2-му и 4-му корпусам идти поспешнее на вспоможение левому флангу. Мне препоручил отправиться к артиллерии того фланга и привести ее в надлежащее устройство…
Проезжая неподалеку высоты генерал-лейтенанта Раевского, увидел я, что она была уже во власти неприятеля, батарея на оном взята им, бегущая наша пехота была сильно преследуема!
Важность пункта сего была ощутительная для каждого, и мне натвердили об оной; я бросился к 6-му корпусу, самому ближайшему к высоте, приказал 3-му батальону Уфимского пехотного полка идти быстро вперед, им остановил бегущих наших стрелков и отступающие в расстройстве егерские 18, 19 и 40-й полки.
Неприятель не мог употребить захваченной артиллерии, ибо при оной не было зарядов, но по обеим сторонам взятой им батареи подвезены были орудия, и командуемые мною полки осыпаемы были картечью; три конные (артиллерийские) роты, сопровождавшие меня, остановились на левом моем фланге и, отвлекая на себя огонь неприятеля, облегчили мне доступ к высоте, которую я взял не более как в десять минут.
Телами неприятеля покрылась батарея и отлогость холма до вершины. Все сопротивлявшиеся заплатили жизнью, один только взят в плен бригадный генерал Бонами, получивший двенадцать ран штыками. Потерянные наши орудия все возвращены, но урон со стороны моей по числу людей был ужасный.
Слабые полки мои заставили меня опасаться, чтобы неприятель не похитил приобретенного нами успеха, но главнокомандующий Барклай-де-Толли, видя собственными глазами близкую опасность, немедленно прислал два полка пехоты, помощью которых я мог удержаться и собрать между тем рассеянных людей…»
Наполеон не был заметно удручен тем, что русские штыками вернули занятую его солдатами Курганную высоту. Император приказал перед тем, как повторить новую атаку, засыпать Большой редут и его защитников бомбами, картечью и ядрами. Шквал артиллерийского огня не смог поколебать тех, кто изготовился к отражению нового вражеского натиска.
О том, как в финальной части пала Батарея Раевского, описал глазами очевидца И.Т. Родожицкий, сражавшийся на Бородинском поле в чине поручика 11-й полевой артиллерийской бригады 4-го пехотного корпуса. В его «Походных записках артиллериста с 1812 по 1816 год» рассказывается:
«Пополудни, когда вице-король Итальянский делал последний приступ на наш курганный люнет, батарейный и ружейный огонь, бросаемый с него во все стороны, уподоблял этот курган огнедышащему жерлу; притом блеск сабель, палашей и штыков, демов и лат от ярких лучей заходящего солнца – все вместе представляло ужасную и величественную картину.
Мы от деревни Горки были свидетелями этого кровопролитного приступа. Кавалерия наша мешалась с неприятельской в жестокой сече: стрелялись, рубились и кололи друг друга со всех сторон. Уже французы подошли под самый люнет, и пушки наши после окончательного залпа умолкли. Глухой крик давал знать, что неприятели ворвались на вал, и началась работа штыками.