Истории моей мамы

Трауб Маша

И тут Валя не сдержалась. Заплакала горько, в голос, как плачут на похоронах. Ну и что мне оставалось? Только пролезть через дыру в заборе и сесть рядом. Она мне все рассказала про жениха, про то, что Мадину из школы уволили за аморальное поведение, а ее хотят из магазина выгнать, и тогда вообще жить не на что будет. И самое страшное – парни Мадину избили, за волосы волокли. Никто не заступился. И что теперь с ними будет – никому не известно. Она и уехать готова, и дом продать, лишь бы дочь руки на себя не наложила. А у нас ее довести быстро

могут – до магазина дойдет, а домой не вернется.

– В магазине мне сказали, что у нас есть неделя. Собраться и уехать.

– Это еще с чего такие условия?

Валя плакала.

– Так, перестань. Я все поняла. Ты чего хочешь добиться?

– Как – чего? – ахнула Валя. Она не привыкла, чтобы женщины так разговаривали и такие вопросы задавали. Там ведь как – поохают, посокрушаются, языками поцокают, и все, по дворам сидят, как мыши, и не высовываются.

– Скажи мне конкретно, чего вы с Мадиной хотите? Наказать этих малолеток, которые ее избили? Вернуть жениха? Восстановить Мадину на работе? Начальство твое на место поставить, чтобы нервы не трепали?

– А все вместе нельзя? – Валя смотрела на меня, как на пришельца из космоса.

– Можно. То есть ты хочешь сказать, что вам нужно восстановить репутацию, правильно?

– Да. И репутацию тоже. Мадиночка может к врачу сходить, справку взять.

– Господи, ну что вы как дети беспомощные? Какая справка?

– А дети Мадиночку любят, ты не думай, – разволновалась Валя. – Мадина на конкурсе самодеятельности победила! И Нина Теймуразовна на ее стороне!

– Скажи мне, почему вы к моей матери не обратились? – все еще не понимала я. – Почему вы сидите и ничего не делаете?

– А при чем тут Мария? – не поняла Валя.

– При том, что она главный редактор газеты. А пресса у нас что? Власть. И ей плевать на то, что все вокруг говорят. Что ж вы сразу к ней не пришли? Она бы помогла!

– Да чем же она поможет? – опять зарыдала Валя. – Я у нее и так взаймы взяла, чтобы Мадиночку одеть. Спасибо ей большое, не отказала. Хорошо, что ты присылаешь. Но ведь она тоже не барствует! Каждую копейку считает. Я-то уж знаю, в магазине работаю. Все вижу.

– При чем здесь деньги? – Тут уже я перестала понимать.

– А на что нам жить? Мы уедем, конечно. Но в городе ведь тоже нужно устраиваться. У нас даже родственников нет.

– Так вы хотите уехать или остаться?

– Ольга, я тебя не понимаю. Не мучай меня. Я и так живу, как в страшном сне. Вот не знаю – выходить мне завтра на работу или нет? Если выйду – могут прогнать, позора не оберешься, а если не выйду – за прогул вычтут из зарплаты. У нас ведь тут не Москва. Ты меня спрашиваешь, а я даже не понимаю, как тебе ответить.

И тут из дома вышла Мадина. Она шла, как сомнамбула. Пошла к воротам.

– Мадиночка, дочка, ты куда? – подскочила Валя.

– Пойду утоплюсь. Так всем легче будет, – ответила Мадина и стала дергать ручку калитки. Валя из последних сил пыталась увести дочь в дом.

– Что там

у вас случилось? – Во дворе появилась бабушка.

– Ты вообще в курсе, что у тебя за забором происходит? – спросила ее я.

– А что такое? Я же по письму ездила в соседний район. Потом материал писала. Валя, что такое?

– Ну ты даешь! У тебя тут готовый материал на первую полосу, а ты не видишь!

– Какой материал? – тут же заинтересовалась бабушка, как журналист падкая на сенсации.

– В Министерство образования на стол попадет! – ответила я.

Бабушка тут же воспользовалась дырой в заборе и вытащила блокнот из кармана фартука. Она могла менять фартуки, пиджаки и платья, но в каждом кармане у нее лежали блокнот и огрызок карандаша.

– Я готова, – серьезно сказала она и принялась записывать.

Я пересказала ей историю Вали. Та только всхлипывала, поддакивала и кивала. Бабушка ойкала – то ли от радости, что материал получится хорошим, то ли от того, что все проглядела, прослушала и чуть не упустила такую историю. К тому же бабушка всегда считала, что дело журналистов – вскрывать нарывы на теле общества, привлекать общественность, призывать к ответу виновных. А уж когда речь шла о правах женщин, защите детей, заботе о ветеранах, бабушкино перо становилось мечом.

– Все, я побежала, – сказала она, – сейчас перепечатаю и срочно в номер пущу. Еще успеваю. Спасибо, Ольга. Отличная работа.

– А какой заголовок? – окликнула ее я.

Бабушка затормозила, посмотрела на абрикосовое дерево.

– Мне кажется, нужно что-то пафосное, громкое и не очень понятное. Например: «Мракобесие не пройдет!» Точно. Должно быть слово «мракобесие»! Тогда начальство точно забегает! – Бабушка взмахнула огрызком карандаша.

– Ну вот, считай, полдела мы сделали, – сказала я Вале, которая сидела в ступоре, ничего не поняв про мракобесие.

– Ольга, а может, не надо было? Это же позор, – прошептала та.

– Ну не больший позор, чем уже есть. Разве нет?

– Так вроде мы жалуемся на жизнь, получается. – Валя готова была броситься догонять бабушку.

– Да, вы жалуетесь. Еще как жалуетесь. Все правильно. А теперь мы напишем жалобу!

– Куда? – Она уже была не рада, что со мной связалась.

– В Министерство образования. И попросим не только восстановить Мадину на работе, но и компенсировать ей вынужденные прогулы.

– Нет, не надо жалобу! – замахала руками Валя. – Только хуже будет. Я боюсь! Да кто нас слушать будет? Да еще в министерстве! Только засмеют! Мы же из села, кто про нас знает?

– Завтра все узнают, вот увидишь. Или ты борешься, или бежишь, сверкая пятками. О себе не думаешь, подумай о дочери. А теперь собери мне все Мадинины грамоты, благодарности, характеристики и все, что есть. Диплом с отличием приложим.

– А грамоту за победу в художественной самодеятельности класть? – спросила Валя, как будто речь шла о теплых штанах или носках.