Истории обыкновенного безумия

у Дюка была дочка, ее назвали Лалой, и ей исполнилось четыре, она была его первым ребенком, а иметь детей он всегда боялся, ведь дети когда-нибудь могли бы его убить, но теперь он сошел с ума, и она его восхищала, она знала все, о чем думал Дюк, от нее к нему, от него к ней протянулась ниточка.

Дюк с Лалой ходили по магазину, они непрерывно болтали, безостановочно, говорили они обо всем, она рассказывала ему обо всем, что

— что это? — спросила она.

— это кокос.

— а внутри что?

— молоко и жвачка.

— а зачем они там?

— просто им хорошо там, и жвачке, и молоку, им хорошо внутри этой скорлупы, они говорят себе: «до чего же нам здесь хорошо!»

— почему же им там хорошо?

— там всем было бы хорошо, и мне тоже.

— нет, тебе вряд ли. изнутри, оттуда, ты не мог бы водить машину, ты не мог бы видеть меня изнутри, изнутри ты не мог бы есть яичницу с грудинкой.

— яичница с грудинкой — это еще не все.

— а что — все?

— не знаю, может, нутро солнца, только замороженное.

— НУТРО СОЛНЦА?.. ЗАМОРОЖЕННОЕ?

— ага.

— а каким будет нутро солнца, если его заморозить?

— ну, солнце считается огненным шаром, ученые вряд ли со мной согласятся, но, по-моему, оно будет выглядеть примерно так.

Дюк взял с полки плод авокадо.

— здорово!

— ага, вот это и есть авокадо: замороженное солнце, мы едим солнце, а потом ходим, и нам тепло.

— а в том пиве, что ты пьешь, тоже есть солнце?

— конечно.

— а во мне солнце есть?

— больше, чем в ком-либо еще.

— а внутри тебя солнце, по-моему, БОЛЬШОЕ-ПРЕБОЛЬШОЕ!

— спасибо, любовь моя.

они еще походили и сделали все покупки. Дюк ничего не выбирал. Лала наполняла корзину всем, чего ей хотелось, попадалось и кое-что несъедобное: воздушные шары, цветные карандаши, игрушечный пистолет, космонавт с парашютом, который раскрывался у него за спиной, если зашвырнуть его в небо, космонавт просто классный.

кассирша Лале не понравилась, она смерила кассиршу весьма серьезным неодобрительным взглядом, бедная женщина: все лицо изрыто и опустошено — она была ходячим фильмом ужасов и сама об этом даже не догадывалась.

— здравствуй, милочка, — сказала кассирша.

Лала не ответила. Дюк на этом и не настаивал.

они заплатили и направились к машине.

— они берут наши деньги, — сказала Лала.

— да.

— а потом ты должен ночью ходить на работу и зарабатывать новые деньги, я не люблю, когда ты ночью уходишь, я хочу играть в маму, я буду мамой, а ты сыном.

— годится, я уже сын. ну, что скажешь, мама?

— годится, сынок, а ты машину водить умеешь?

— попробую.

потом они сели в машину, поехали, какой-то сукин сын задел Дюков дроссель, а когда они поворачивали налево, попытался их протаранить.

— сынок, почему люди хотят ударить нас своими машинами?

— это потому, что они несчастливы, мама, а несчастным людям нравится портить вещи.

— а счастливые люди бывают?

— есть много людей, которые притворяются счастливыми.

— зачем?

— просто им стыдно и страшно, но не хватает духу в этом признаться.

— а тебе страшно?

— у меня хватает духу признаться в этом только тебе — я так адски напуган, мама, что каждую минуту боюсь умереть.

— может, тебе нужна твоя бутылка, сынок?

— нужна, мама, но давай потерпим до дома.

они поехали дальше, на Норманди свернули направо, когда сворачиваете направо, им вас труднее ударить.

— ночью тебе опять на работу, сынок?

— да.

— почему ты работаешь по ночам?

— ночью темнее, люди меня не видят.

— почему ты не хочешь, чтобы люди тебя видели?

— если увидят, меня могут схватить и посадить в тюрьму.

— что такое тюрьма?

— всё — тюрьма.

— я — не тюрьма.

они поставили машину и внесли в дом продукты.

— мама! — сказала Лала. — мы привезли продукты! замороженные солнца, космонавтов, все-все-все!

мама (они ее называли «Мэг») — мама сказала:

— отлично, потом Дюку:

— черт побери, жаль, что сегодня тебе нужно идти, у меня нехорошее предчувствие, не уходи, Дюк.

— это у тебя-то предчувствие? голубушка моя, у меня это предчувствие каждый раз. без него никогда не обходится, я должен идти, иначе нам крышка, малышка все подряд побросала в корзину, от икры до мясных консервов.

— боже мой, ты что, не можешь присмотреть за ребенком?

— я хочу, чтобы она была счастлива.

— она не будет счастлива, если ты угодишь в каталажку.

— слушай, Мэг, при моей профессии приходится учитывать и такую возможность, никуда не денешься, и не о чем тут говорить, я ведь уже оттянул один срок, и мне еще повезло куда больше, чем многим.

— а может, заняться честным трудом?

— у штамповочного пресса, детка, стоять не подарок, к тому же честного труда не бывает, все равно дело кончается смертью, а я уже ступил на собственную дорожку — я, можно сказать, дантист, удаляю обществу зубы, больше я ничего не умею, уже слишком поздно, а ты знаешь, как относятся к тем, кто сидел, знаешь, как с ними поступают, я тебе уже говорил, я…