История альбигойцев и их времени. Книга первая.
Шрифт:
«Я, Раймонд, божией милостью герцог нарбоннский, граф тулузский и маркиз провансальский,— так гласил договор его с легатом, — не будучи вынуждаем ни угроза ми, ни обманом, по доброй воле, вручаю вам, господин кардинал, мое тело со всеми доменами, которыми я владею теперь ли или когда-либо прежде и которые желал бы передать сыну моему Раймонду. Если бы последовало ваше приказание, то я обязан даже отказаться от всего имущества моего и удалиться к королю английскому или в какую-либо иную землю и прожить там до тех пор, пока будет позволено мне приблизиться в престолу апостольском у и испросить там благости и милосердия. Сверх того, я согласен передать вам или вашим посланным все земли, ко торыми владею, и тем предоставить все мои домены в пол ную власть господина
Примеру Раймонда должны были последовать и его друзья. Они боролись с Церковью больше из-за него, так как собственно альбигойский, религиозный интерес постепенно исчез. Наконец, можно было надеяться что-нибудь выговорить этой своевременной покорностью. С такой целью капитул послал к легату семерых консулов, снабдив их договорными условиями и поручив им присягнуть от имени своих товарищей и всего города. Присягу эту легат принимал в Нарбонне, где он представлял собой повелителя провансальских государей, окружавших его раболепной толпой, как наместника того халифа христианского мира, который именовал себя Иннокентием III. Условия, на которых присягали тулузские консулы, были унизительны: город отказывался от всей своей прежней политики, от прозелитизма альбигойства, даже от своего графа, становясь одним из орудий католической теократии. Но что же было делать, когда самые напряженные усилия не вели ни к чему, когда новая сотня тысяч крестоносцев шла почти на явный грабеж? К чему была борьба теперь, когда виновник ее склонялся в прахе у ног посла Иннокентия? Униженные консулы несчастного города думали выиграть дело полной покорностью.
«Мы проклинаем всякую ересь и торжественно отрекаемся от всякого исповедания, которое в чем-либо несогласно со святой католической Церковью, — говорили они, — и принимаем и одобряем учение этой Церкви Римской. Мы добровольно, на святых мощах, на Причастии и древе креста Господня, положив руки на святое Евангелие Его, без обмана и всякой дурной мысли, клянемся, что впредь ни мы, ни сограждане наши не будем ни еретиками, ни сектантами, ни покровителями, ни единомышленниками, ни защитниками еретиков и что всем таковым, а также наказанным Церковью Римской рутьерам или другим врагам ее, мы никогда ни окажем помощи, совета или защиты».
Они поклялись никогда, без особых папских приказаний, не занимать и не отнимать земель, приобретенных крестоносцами. Они отказались от права войны и мира. Они обязались слушаться только повелений римского правительства. Они предоставляли в распоряжение папы и легата заложников, уже не шестьдесят, как прежде, а сколько угодно будет кардиналу; издержки на их содержание город принимал на свой счет, а легату предоставлял держать их, сколько заблагорассудится. Наконец, консулы обещали, что они принудят каждого из тулузцев свыше четырнадцатилетнего возраста порознь принести такую же присягу[4_74].
Чего недоставало для полной покорности? Развенчанная Тулуза отказывалась от всякой самостоятельности, признавая себя побежденной. Риму оставалось праздновать победу. Но крестоносным легатам этого было мало. Легатам нужны были богатства жителей, а Монфору слава государя и повелителя Тулузы.
Графы Фуа и Комминга также полагали, что все бедствия их кончатся, если они примирятся с Церковью и изъявят эту покорность перед лицом легата. Каждый из них клялся в тех же выражениях, но по разным документам, обещая повиноваться легату во всех делах, касающихся веры, мира и общественной безопасности. Они с соблюдением всех должных обрядов поклялись
Нарбонна принесла такую же повинную, отказавшись от всяких прав на замки, которые будут находиться в руках крестоносцев. Она искала того же мира, необходимость которого признавал весь Лангедокский Юг.
Но все эти трактаты, заключенные так торжественно, были не чем иным со стороны католиков, как кощунством над святыней, над которой присягали побежденные. Крестоносцы хотели только выждать время, когда подойдет новая стотысячная армия, и потому предоставили легату право заключать какие угодно трактаты. Может быть, и сам кардинал Петр не был чужд такого коварства.
По крайней мере, участник и историк похода, апологет Монфора, монах Петр Сернейский разделяет такие мысли. «О неистощимое обилие благодати божественной!
– восклицает он с иезуитским простодушием. — По признанию многих, ни крестоносцы не сделали бы ничего важного без легата, ни он без них». Вся эта проделка была не чем иным, как... «благочестивым обманом» [4_76], этим верным средством к достижению политических целей вождя крестоносцев, т. е. к порабощению Юга.
Ни Раймонд Тулузский, ни граф де Фуа, ни граф коммингский не хотели понять, что Монфору и его французам нужно не укрощение их, но свержение и уничтожение. Неужели ни Нарбонна, ни развенчанная Тулуза не осознали еще, что составляют для Монфора слишком ценную добычу?
Как только новые десять тысяч крестоносцев, возбужденные фанатизмом и проповедью Якова Витрийского и Вильгельма Парижского, стали приближаться к Роне, а с другой стороны к Аженуа, легаты попрали мир и война началась снова. Требовалось добить умирающего.
Для летописей теперь уже теряет интерес личность Раймонда. Один из современников глухо замечает, что Раймонд с сыном и семейством избрал местом жительства Тулузу, но поселился не во дворце, а в частном доме. Он был, следовательно, по договору лишен престола, по крайней мере временно[4_77]. Легат Петр уехал умиротворять Арагон, считая, может быть, дела Лангедока оконченными. Но они еще далеко не закончились.
Лангедок не воспользовался даже тем незначительным промежутком спокойного времени, которое один историк называет перемирием [4_78]. Легат, может быть с коварством, а может быть с искренним желанием дать покой стране в ожидании утверждения мира, распорядился, чтобы крестоносцы не занимали силой тех городов, которые им еще не принадлежат, и чтобы всадники ездили не в полном вооружении и не на боевых конях. Все это не исполняли, да и исполнять было некогда.
Как только открылась возможность начать кампанию, Гюи и Монфор получили приказание ехать в Руэрг и принять там начальство над прибывшими из Франции войсками, с тем чтобы осадить замок Марильок. Видя многочисленность неприятеля, замок сдался в первый же день осады. Крестоносцы замучили и сожгли там «с превеликой радостью» семерых вальденсов, которые отказались отречься от своей веры.
Мы заметили уже, что католики смешивали их с альбигойцами-катарами. В то же время Симон Монфор бросился на земли Ратье де Кастельно, чтобы «опустошить их, в возмездие за казнь Балдуина». Во время военных действий Симон успел побывать со своим сыном Амори при бургундском дворе. Как ни молода была невеста, но Монфор дорожил временем и спешил закрепить свои связи с Бургундией. Беатриса была отпущена, и в Каркассоне молодые были обвенчаны под шум военной тревоги, хотя невеста еще долго не могла быть способна к брачной жизни [4_79].