История Древнего мира: от истоков цивилизации до падения Рима
Шрифт:
Но некоторые изменения в структуре китайского управления после завоеваний Хуан-ди все-таки появились. К этому времени в Шумере уже развивалась идея наследования власти. Очевидно, такая же мысль вскоре зародилась и в Китае. За Хуан-ди, последним из трех великих правителей, следовал император по имени Яо. Яо, которого переполняла мудрость (первый из Трех мудрых царей), по-видимому, правил в то время, когда уже было в обычае передавать верховную власть сыну. Вероятно, он понимал, что его сын не подходит для наследования трона [29] . Поэтому Яо выбрал своим наследником бедного, но умного крестьянина по имени Шан, известного не только своей добродетельностью, но и преданностью отцу. Шан, будучи мудрым и справедливым царем (второй из Трех мудрых царей), повторил модель своего назначения на царство, в обход сына избрав другого достойного человека – Юя, третьего Мудрого царя, прославившегося в качестве основателя первой династии Китая – Хань.
29
Согласно легенде, Яо изобрел игру вэй-чи («облавные шашки»), чтобы просветить своего нерадивого сына.
Сравнительная хронология к главе 6 [30]
Иными словами, в Китае самые ранние сказания об императорской власти демонстрируют не отчаянное стремление утвердить наследника-сына, а, наоборот, лишение прав крови в пользу добродетелей. Власть – это прекрасно, но никто не может взять ее просто в качестве подарка по праву рождения. Мудрость, а не происхождение определяет право на власть. У жителей Киша была причина потребовать смены престолонаследования, потому что их царь Этана оказался бездетен. Но у жителей городов в долине Хуанхэ не возникало такого стремления. [31]
30
Здесь имеется некоторая путаница в годах правления:
Фу Си (Fu Xi, Fu Hsi, Fu Xi Shi, 2953–2852) – один из мифических «Трех владык»: Шэнь Нун (Shen Nong Shi, 2852–2737) – один из трех мифических «Трех владык».
Хуан-ди (Huang Di, Huangdi, 2697–2597) – мифический совершенно-мудрый государь древности, легендарный основоположник даосизма и первый из Пяти Императоров.
Яо (Yao Di, 2357–2255) – третий из Пяти Императоров.
Великий Юй (Yu, 2205–2197) – пятый из Пяти Императоров.
Остальные, как то Суй Жэнь (Sui Ren Shi, 2737–2697), третий из мифических «Трех владык», Чжуань Сю (Zhuan Xu, 2513–2435) и Шунь (Shun Di, 2255–2205), соответственно второй и четвертый из Пяти Императоров – непонятно как выпали из списка. (Прим. ред.)
31
Любой западный рассказ о китайской истории осложняется тем фактом, что не существует универсальной и общепринятой системы транскрипции китайских знаков латинским алфавитом. Система Уэйда-Джайлса, разработанная между 1850 и 1912 годами двумя кембриджскими учеными (не удивительно, что их звали Уэйд и Джайлс), широко использовалась до 1970 года, когда правительство Китайской Народной Республики официально выбрало систему пиньинь («китайский фонетический алфавит»), дабы попытаться стандартизировать написание китайских имен в других языках. Пиньинь не полностью отвечает поставленной цели. Многие западные исследователи находят эту транскрипцию дезориентирующей (например, I ching [ «И-цзин» – Ред.] в ней становится Yi jing; река Yangtze превращается в Chang Jiang) – частично из-за наличия латинской транскрипции Уэйда-Джайлса, которая получила широкое распространение в Европе, а частично потому, что многие китайские имена и названия стали привычными для не-китайцев в форме, которая не принадлежит ни Уэйду-Джайлсу, ни системе пиньинь. Например, северо-восточный район Китая соответственно называется Tung-pey в транскрипции Уэйда-Джайлса и Dongbey в системе пиньинь, но большинство историков готово оставить споры и просто называть его по имени, известному с XVI века – Манчжурия. Так как система пиньинь (насколько я могу судить) выглядит все же наиболее точной из всех систем, я попыталась там, где это возможно, использовать ее. Однако когда другая версия имени кажется настолько более знакомой, что вариант пиньинь может вызвать недоумение, я перехожу к более известному написанию (как в случае с рекой Yangtze – Янцзы). (Прим. авт.)
Главная проблема транскрипции китайских слов заключается в том, что в разных регионах Китая произношение одних и тех же иероглифов может кардинально различаться – причем на слух европейца эти различия будут иными, чем на слух китайца. Транскрипция пиньинь ориентируется на столичное произношение, что выглядит достаточно осмысленным. Транскрипция Уэйда-Джайлса опирается в основном на южные диалекты, в то время как традиционная русская транскрипция – на северные. Вдобавок традиционное для русскоязычной литературы написание многих китайских имен и названий происходит от неверной расшифровки западной транскрипции. Следует заметить, что при написании китайских имен автор не просто смешивает две существующие системы (что создает серьезные трудности для адекватной передачи) – то же имя Фу Си она в соседних абзацах приводит в двух вариантах: Fu Xi (пиньинь) и Fu Hsi (Уэйд-Джайлс). (Прим. ред.)
Часть вторая
Самые первые
Глава седьмая
Первые записи событий
Между 3800 и 2400 годами до н. э. шумеры и египтяне начинают пользоваться печатями и знаками
Письменная история началась около 3000 года до н. э. В начале этого тысячелетия существовали всего две вещи, достаточно важные, чтобы пронестись сквозь пространство и время: деяния великих людей и владение коровами, зерном и овцами. В городах Шумера начала формироваться великая эпическая литература – и сословие бюрократов, чьей задачей была забота об учете имущества.
Люди –
Со времен пещерной живописи люди делали отметки, чтобы зафиксировать счет предметам. Мы можем назвать эти метки зернами письменности, так как метка означает не просто «это метка», а нечто большее. Однако подобные знаки не идут дальше конкретного пространства и времени. Они не имеют голоса, пока тот, кто их сделал, не будет стоять рядом, объясняя: «Эта линия – корова, эта – антилопа; а здесь – мои дети».
Жители Шумера сделали еще шаг вперед. Очень рано обладатели ценного ресурса (зерна, молока и, быть может, масла) начали налеплять на крепко завязанные мешки с зерном глиняный шарик, придавливая к нему свою печать. На печати, квадратной или круглой, был вырезан особый рисунок. Когда глиняный шарик высыхал, метка хозяина («Это мое!») оставалась на глине, олицетворяя собою гарантию владельца и служа залогом неприкосновенности в его отсутствие.
Понимание этих печатей, как и отметок, сделанных пещерным художником, зависело от степени осведомленности окружающих. Каждый, кто видел печать, должен был знать, что она означает чье-то присутствие – еще до того, как она конкретизировала свое послание («Это принадлежит Илшу»). В отличие от меток пещерного художника, печати были не похожи друг на друга. Метка могла означать женщину или овцу, мужчину или корову. Печать же могла представлять лишь одного шумера – Илшу. Самому Илшу больше не нужно было присутствовать лично для такого пояснения.
Таким образом, был сделан первый шаг к преодолению пространства.
Вероятно, одновременно с печатями в обиход вошел еще один тип знака. Как и пещерные художники, шумеры использовали отметины и зарубки, чтобы зафиксировать расчет количестве коров (или мешков зерна), которыми они владели. Зарубки, ведущие подсчет их достоянию, наносились на маленькие глиняные пластинки – счетные таблички. Информация на них сохранялась до тех пор, пока земледельцы владели коровами, и на многие века спустя. Нередко самые богатые шумеры, имевшие много табличек, хранивших сведения об их богатствах, укладывали их на тонкий пласт мягкой глины, оборачивали пласт вокруг таблички и прикладывали печать к образовавшейся упаковке. Когда глина высыхала, получалось что-то вроде конверта.
К несчастью, единственным способом открыть этот конверт было разбить глину – но в таком случае, в отличие от бумажного пакета, он становился непригоден к использованию. Более удобным способом хранения сведений, стало нанесение снаружи на «упаковку» меток, информирующих о том, сколько табличек находится внутри нее, и с их кратким содержанием.
Теперь отметки на «конверте» рассказывали о табличках внутри – а те, в свою очередь, несли на себе отметки, символизирующие коров. Другими словами, наружные метки стали знаками с двойным абстрагированием от представленных ими объектов. Взаимоотношения между предметом и меткой начали перерастать в абстрактные.1
Следующим шагом в развитии письма стал окончательный отказ от простых меток. По мере того как росли шумерские города, собственность принимала все более сложную форму. Можно было владеть большим количеством типов предметов, которые могли передаваться кому-либо другому. Теперь наследники нуждались в чем-то ином, нежели просто отметка о единице собственности. Им требовались пиктограммы – изображения подсчитываемых предметов.
Использовавшиеся первоначально пиктограммы со временем упрощались. Во-первых, их обычно рисовали на глине, которая неудобна для нанесения мелких деталей. Вдобавок было бы пустой тратой времени рисовать реальную корову каждый раз, когда требовалась ее отметка, если все, смотрящие на пластину, и так прекрасно знали, что квадрат со слегка обозначенными головой и хвостом означает корову; так палка-палка-огуречик в исполнении малыша обязательно изображает маму (хотя ее и трудно опознать в этом намеке на человека) – просто потому, что здесь должна быть изображена именно мама.
Все это – система обозначений. Ее еще нельзя назвать письмом. С другой стороны, – это система отметок, которые становятся все более и более сложными.
Затем снова появляется печать – на этот раз передающая совсем новое содержание. Илшу, который когда-то использовал свою печать только для того, чтобы обозначить собственность зерна и масла, мог теперь поставить ее на обороте таблички, пиктографически при сделке. На обороте таблички рисунок Илшу н изображающей продажу коров соседа слева его соседу справа. Не доверяя друг другу, они оба просили его присутствовать при продаже, и он ставил свою печать на табличке как свидетель е говорит больше «Тут был Илшу» или даже «Это принадлежит Илшу». Он говорит: «Илшу, который был тут, наблюдал за этой сделкой и может дать пояснения, если у вас возникнут вопросы».
Это больше не обычная метка. Это развернутое заявление, сделанное читателю.
До определенного момента шумерское «письмо» зависело от хорошей памяти всех участников; оно больше было похоже на нитку, завязанную на пальце, чем на развитую систему символов. Но города торговали, экономика развивалась, и глиняные таблички должны были начать вмещать в себя больше информации, нежели простое указание на количество и вид товаров. Земледельцам и купцам требовалось записывать, когда засеяны поля и каким зерном; какие слуги с какими поручениями и куда посланы; сколько коров было отослано в храм Энлиля в уплату за данные предсказания (на случай, если жрецы просчитаются); сколько податей было отослано царю (на случай его просчета и требований новой дани). Чтобы зафиксировать столько информации, шумерам потребовались знаки, означающие слова, а не просто товары. Им нужна была пиктограмма для обозначения «коровы» – но также знаки для обозначения «послан» или «куплен»; пиктограмма для обозначения «пшеницы» – и знак для указания «посажена» или «погибла».