История Флоренции (Книги 5-8)
Шрифт:
Сумел он не только преодолеть честолюбивые устремления в семействе своем и в городе, но и замыслы многих государей пресек столь удачно и мудро, что каждый вступавший в союз с ним и с его отечеством оказывался либо непобедимым для врага, либо сам побеждал, а тот, кто вооружался против них, либо даром тратил силы и средства, либо даже терял свое государство. Очевидное доказательство этого - Венеция. В союзе с Козимо венецианцы всегда оказывались сильнее герцога Фи-липпо; выступая против него, они неизменно бывали сперва герцогом Филиппе, а затем герцогом Франческо побеждены и разбиты. Когда же впоследствии они объединились с Альфонсом против Флорентийской республики, Козимо, повсюду пользовавшийся неограниченным доверием в денежных делах, до того опустошил казначейства Неаполя и Венеции, что они должны были согласиться на те мирные условия, которые им соблаговолили предложить. Так, все затруднения, которые Козимо испытывал из-за внутренних и внешних смут, разрешались к его славе и к стыду его недругов: вот почему все гражданские раздоры во Флоренции усиливали его влияние, а внешние войны увеличивали его могущество и славу. Благодаря ему под власть Флорентийской республики перешли Борго-Сан-Сеполькро, Монтедольо, Казентино и Валь ди Баньо. Так добродетелью своей и счастьем сокрушил он своих врагов и дал победу друзьям.
Он родился в 1389 году в день святых Козимо и Дамиано. Юность его была полна превратностей: изгнание, тюрьма, угроза смерти. С Констанцского собора, где он находился с папой Иоанном, [197] ему пришлось после падения папы бежать переодетым, спасая свою жизнь. Но начиная с сороковых годов [198] своей жизни он пользовался неизменным счастьем, так что не только те, кто был в союзе с ним в общественных делах, но и те, кто управлял его богатством во всей Европе, получили свою долю этого счастья. Оно послужило источником огромного богатства многих флорентийских семей, таких как Торнабуони, Портинари, Сассетти. Кроме того, обогатились также и другие дома, которым
197
Иоанн XXIII (см. кн. I, прим. 158).
198
Более точно - с 45 лет (с 1434 г.).
Роста он был среднего, лицо имел смугло-оливковое, но вся внешность его вызывала почтение. Не обладая ученостью, [199] он был весьма красноречив и от природы одарен рассудительностью. Он был отзывчив к друзьям, милосерден к бедным. Поучителен в беседе, мудр и осмотрителен в советах, никогда не медлил в действиях, а речи его и ответы всегда бывали содержательны и остроумны. Когда мессер Ринальдо Альбицци в начале своего изгнания велел передать ему, что "курочка несет яйца", Козимо на это ответил, что "не в своем гнезде она, пожалуй, снесет не то, что нужно". Другие мятежники постарались довести до его сведения, что они, мол, не спят. Козимо же на это возразил: "еще бы, я же отнял у них сон". Когда папа Пий побуждал европейских государей объединиться и выступить против турок, он сказал о нем, что "старец делает то, что подстать молодому". Когда венецианские послы, явившиеся вместе с послами короля Альфонса во Флоренцию, стали упрекать правительство республики, он показал им свою открытую голову и спросил, какого она, по их мнению, цвета; услышав от них, что голова у него белая, он на это сказал: "очень скоро так же побелеют головы ваших сенаторов". Незадолго до кончины Козимо жена спросила у него, почему он закрывает глаза, на что он ответил: "надо же им привыкать". После возвращения его из изгнания кое-кто из друзей жаловался в беседе с ним на то, что город уже сильно развращен и творит неугодное богу, изгоняя людей добродетельных. На это он заметил, что развращенный город лучше города погибшего, что из двух локтей красного сукна выкраивается добропорядочный гражданин и что с четками в руках государства не удержишь. Слова эти послужили предлогом для обвинения его в том, что себя он любит больше отечества и этот свет больше того. Можно привести еще немало метких его ответов, но нет в этом необходимости. Козимо любил людей, искушенных в изящной словесности, и оказывал им покровительство. Он пригласил во Флоренцию Аргиропуло, [200] родом грека, одного из ученейших людей того времени, чтобы флорентийская молодежь изучала с его помощью греческий язык и другие науки. В доме его жил на хлебах Марсилио Фичино, второй отец платоновской философии, к коему Козимо был горячо привязан. А чтобы друг его мог с удобством предаваться литературным занятиям, а он сам имел возможность легче видеться с ним, он подарил ему в Кареджи имение неподалеку от своего собственного [201] . Так рассудительность его, богатство, образ жизни и счастливая судьба внушали согражданам и любовь к нему, и страх, а государям не только Италии, но и всей Европы великое уважение. Так заложил он то основание, на коем потомки его могли строить, сравнявшись с ним в добродетели, превзойдя его в жизненной удаче и пользуясь во всем христианском мире тем влиянием, которое Козимо приобрел во Флоренции.
199
Не будучи ученым-эрудитом, Козимо не был чужд не только латыни, но и греческого языка, любил обращаться к древней литературе, участвовал в обсуждении философских тем с виднейшими эрудитами своего времени. Его непосредственными учителями были Роберто Росси и Хризолор.
200
Иоанн Аргиропуло, византийский ученый, прибыл в Италию после падения Константинополя, преподавал греческий язык и философию во Флорентийском университете с 1457 по 1471 г. и затем с 1477 до 1481 г.
201
Марсилио Фичино (1433 - 1499 гг.), философ-неоплатоник, глава Платоновской академии, созданной им во Флоренции в 1459 г. Козимо подарил Фичино виллу Монтекки близ Кареджи (см. кн. VII, прим. 12).
И все же в последние годы жизни испытал он немало горя, ибо из двух его сыновей, Пьеро и Джованни, последний, на коего возлагал он больше всего надежд, умер, а первый, Пьеро, был человек больной и по телесной своей слабости не мог должным образом заниматься ни общественными, ни даже личными своими делами. [202] Так что, когда однажды, вскоре после смерти сына, несомый слугами, он делал обход своего дома, случилось ему со вздохом промолвить: "Очень уж велик этот дом для такой небольшой семьи". Благородная душа его страдала и оттого, что не удалось ему увеличить владений Флорентийской республики каким-либо славным приобретением. И сожаления его еще усиливались от мысли, что он оказался обманутым Франческо Сфорца, который, будучи еще графом, обещал ему, если овладеет Миланом, помочь флорентийцам завоевать Лукку. А этого не произошло, ибо счастливая судьба графа изменила его помыслы: став герцогом, он пожелал мирно владеть государством, которое дала ему война, и не желал участвовать в военных действиях ни ради Козимо, ни ради кого другого и в герцогском своем достоинстве вел только оборонительные войны. Для Козимо это было величайшее огорчение, ибо он считал, что слишком много трудов и денег потратил на неблагодарного и вероломного человека. Кроме того, он понимал, что из-за старческих своих недугов не может с прежним рвением вести ни общественные, ни личные свои дела, и видел, что и то, и другое идет плохо, ибо государство губят сами граждане, а имущество расхищают управители и сыновья. И все это не давало ему покоя в конце его жизни. Тем не менее скончался он в полной славе, оставив о себе великую память. Во Флоренции и за стенами ее все граждане и все государи христианского мира оплакивали смерть Казимо, вместе с Пьеро, его сыном; весь народ в торжественнейшей процессии сопровождал прах его к месту погребения в церкви Сан-Лоренцо, и по правительственному указу на надгробии начертано было "Отец отечества". [203] Если, излагая деяния Козимо, я подражал тем, кто описывает жизни государей, а не тем, кто пишет всеобщую историю, пусть это никого не удивляет, ибо он в городе нашем был человек исключительный, и я должен был прославить его способом необычным.
202
Пьеро был болен подагрой и поэтому был прозван Пьеро Подагрик.
203
Эта надпись (Padre della patria) была высечена на плите в марте 1465 г.
В то время как дела во Флоренции и в Италии шли таким образом, Людовик, король Франции, [204] занят был весьма тяжелой войной со своими баронами, которых поддерживал Франциск, герцог Бретани, и Карл, герцог Бургундский. [205] Война эта была для Людовика столь важна, что он не мог оказать поддержки герцогу Жану Анжуйскому в его попытках покорить Геную и Неаполь. Напротив, полагая, что ему может отовсюду понадобиться помощь, он передал Савону, находившуюся под властью французов, Франческо, герцогу Миланскому, и сообщил ему, что не будет возражать, если герцог захочет овладеть Генуей. Франческо, разумеется охотно согласился на это и, опираясь на дружбу с королем и на содействие семейства Адорно, завладел Генуей, [206] а чтобы не оказаться неблагодарным в отношении короля, отправил в помощь ему во Францию тысячу пятьсот всадников под командованием своего старшего сына Галеаццо. [207] Итак, Ферранте Арагонский и Франческо Сфорца были теперь один герцогом Ломбардским и сеньором Генуи, другой королем во всем Неаполитанском государстве. Будучи теперь между собой в родстве, они стали подумывать о том, как бы настолько укрепить свои государства, чтобы спокойно владеть ими при жизни, а после смерти беспрепятственно оставить наследникам. Поэтому рассудили они, что королю следует избавиться от тех баронов, которые были неверны ему во время войны с Жаном Анжуйским, а герцогу необходимо уничтожить войско, собранное Браччо и враждебное его роду, которое под водительством Якопо Пиччинино пользовалось теперь весьма громкой славой. Пиччинино считался первым в Италии полководцем, а так как земельными владениями он не обладал, всякий властитель имел основания опасаться его, особенно герцог, который, наученный своим собственным примером, считал, что не может ни спокойно владеть своими землями, ни оставить их потомкам, пока жив Якопо. Король же стал всякими способами искать соглашения со своими баронами и всячески ухищрялся вселить в них доверие к себе. Ему это вполне удалось, ибо бароны понимали, что продолжать войну с королем - значит идти на верную гибель, а заключив соглашение и доверившись ему, они, пожалуй, уцелеют. Люди всегда стараются избежать непосредственной опасности, почему государям так легко удается вводить в обман всевозможных мелких владетелей. Бароны эти, видя, что война связана с явной гибелью для них, предпочли поверить в мирные намерения короля и бросились ему в объятия, а затем он разными способами и под разными предлогами разделался с ними. [208] Это обстоятельство весьма смутило Якопо Пиччинино, находившегося со своим войском в Сульмоне. Дабы не дать королю случая погубить его, он вступил в мирные переговоры с герцогом Франческо через посредство
204
Людовик XI (1461 - 1483 гг.).
205
Карл Смелый, герцог Бургундский.
206
Сфорца получил Геную от имени Людовика XI в апреле 1464 г.
207
Галеаццо Мариа Сфорца (1444 - 1476 гг.), стал герцогом Милана с 1466 г.
208
Так, например, Марино Марцано был заключен в неаполитанский Кастель-Нуово; Джованни Антонио Орсини был схвачен по приказу короля, после чего исчез.
209
Летом 1464 г.
Якопо долгое время воевал под началом своего отца, а затем вместе с братом [210] сперва за герцога Филиппе, потом за миланский народ, так что в результате этих длительных отношений имел в Милане много друзей и пользовался всеобщим расположением, еще увеличившимся из-за нынешних обстоятельств. Ибо неизменная удачливость Сфорца и его теперешнее могущество породили зависть, а злосчастие Якопо да и длительное его отсутствие жалость к нему в народе и желание видеть его в Милане.
210
Франческо Пиччинино.
Все это проявилось, едва лишь он прибыл. Почти не было нобилей, которые не вышли бы встречать его. Улицы, по которым он проезжал, были полны народа, и все громкими криками приветствовали людей его свиты. Почести эти ускорили его гибель, ибо они породили в герцоге подозрения и усилили желание уничтожить его. Чтобы сделать это тайно, он пожелал торжественно отпраздновать свадьбу Якопо со своей побочной дочерью Друзианой, с которой недавно помолвил его. Затем он договорился с Ферранте, что король принимает Якопо к себе на службу со званием капитана всех его войск и жалованьем в сто тысяч флоринов. После этой договоренности Якопо вместе с герцогским послом и женой своей Друзианой отправился в Неаполь [211] , где принят был радостно и с почетом, так что много дней прошло во всевозможных празднествах. Однако, когда он попросил у короля разрешения отправиться в Сульмону, где находилось его войско, тот пригласил его на обед в королевский замок, а после обеда. Якопо вместе с сыном своим Франческо был схвачен, брошен в темницу и вскорости умерщвлен. Так наши итальянские государи, лишенные всякой доблести, страшились ее в других и старались с нею покончить. В конце концов ее не осталось ни у кого, и страна наша оказалась жертвой бедствий, которые в скором времени начали угнетать и разорять ее.
211
Посол Пьетро Пустерла действительно сопровождал Якопо Пиччинино в Неаполь, Друзиана же - нет.
К тому времени папа Пий умиротворил Романью, и так как повсюду теперь царил мир, он считал, что настала пора поднимать христиан против турок, и принял все те меры, которые принимались в таких случаях его предшественниками. [212] Все государи, как и следовало ожидать, обещали содействие - кто войском, кто деньгами. Особенно же Матвей, король венгерский, [213] и Карл, герцог Бургундский, [214]– пообещали свое личное участие и получили от папы назначение капитанами всего похода. Надежды столь окрылили папу, что он выехал из Рима в Анкону, [215] где должны были соединиться все участники похода, и оттуда венецианцы обещали на своих судах переправить их в Словению. Однако после прибытия папы в городе этом собралось такое количество войск, что за несколько дней припасы, имевшиеся там, и все продовольствие, какое можно было доставить из округи, оказались съеденными, и все без исключения страдали от голода. К тому же не было денег для раздачи неимущим участникам похода и оружия для тех, кто его не имел. Матвей и Карл вовсе не появились, а венецианцы послали одного капитана с несколькими галерами - больше для того, чтобы пустить пыль в глаза и сделать вид, что выполняют обещание, чем для действительной перевозки войск. Кончилось тем, что папа, будучи человеком старым и больным, умер в разгар всех этих трудностей и неустройств, а после его смерти все разошлись по домам. Случилось это в 1465 году, и главою церкви избран был Павел II, родом венецианец. [216] И словно бы во всех итальянских государствах должны были прийти к власти новые правители, в следующем году скончался Франческо Сфорца, [217] герцог Миланский, после шестнадцатилетнего правления, и новым герцогом объявлен был сын его Галеаццо. [218]
212
Пий II собрал в 1459 - 1460 гг. в Мантуе собор, посвященный крестовому походу, а 22 октября 1463 г. издал торжественную буллу, провозглашающую этот поход.
213
Матвей Корвин (точнее - Матиаш Хуньяди), венгерский король (1450 1490 гг.), сын Яноша Хуньяди (см. кн. VI, прим. 91).
214
Герцог Бургундский Филипп Добрый, а не Карл, который стал герцогом лишьa 1467 г.
215
Пий II выехал из Рима в середине июня и прибыл в Анкону 18 июля 1464 г.
216
Пий II умер 15 августа 1464 г., а не в 1465 г. Павел II был избран папой30 августа 1464 г. и правил до 1471 г.
217
Франческе Сфорца умер 8 марта 1466 г.
218
См. кн. VII. прим. 24.
Смерть этого государя разожгла во Флоренции разногласия и ускорила их пагубные следствия. Едва умер Козимо, как сын его Пьеро, наследник его имущества и власти, призвал к себе мессера Диотисальви Нерони, человека весьма влиятельного и пользовавшегося у сограждан большим уважением. Козимо же настолько доверял ему, что, умирая, наказал сыну руководствоваться его советами во всем, что касалось управления личным достоянием семьи, и в делах государственных. Пьеро поэтому проявил к мессеру Диотисальви такое же доверие, с каким относился к нему Козимо, и так как он хотел повиноваться воле отца после кончины его так же, как и при жизни, то и решил в делах имущественных и государственных поступать так, как посоветует ему Нерони. Для начала же он заявил, что велит принести все расчеты по доходам с имущества и передаст их мессеру Диотисальви, чтобы тот рассмотрел, что там в порядке, а что нет, и затем дал ему советы по своему разумению. Мессер Диотисальви обещал проявить в этом деле всяческое рвение и величайшую честность, но когда документы оказались у него в руках, он обнаружил всюду довольно существенные неполадки. А так как личное честолюбие свое он ставил выше дружеских чувств к Пьеро и памяти былых благодеяний Козимо, то и решил, что теперь ему нетрудно будет отнять у Пьеро его добрую славу и лишить его положения, оставленного ему в наследство отцом. И вот мессер Диотисальви явился к Пьеро с советом, по видимости вполне разумным и благородным, но по существу своему гибельным. Он сообщил ему, что дела его в расстройстве, и назвал сумму денег, которую необходимо иметь для того, чтобы не поколебался его кредит, а вместе с ним его репутация богача и влияние на дела государства. При этом он сказал, что самый правильный способ поправить беду - это постараться получить обратно те деньги, которые отец его мог потребовать от своих должников, как сограждан, так и чужеземцев. Козимо, стремясь заручиться сторонниками во Флоренции и друзьями за пределами ее, был так щедр на деньги, что Пьеро теперь являлся заимодавцем на сумму весьма немалую и могущую быть для него существенно важной. Пьеро, которому хотелось дела свои поправить своими же средствами, совет этот показался разумным и справедливым. Но едва лишь он распорядился потребовать возвращения этих денег, как должники пришли в негодование, словно он домогался не своего же добра, а пытался присвоить их имущество, и принялись беззастенчиво поносить его, называя неблагодарным и жадным.
Как только мессер Диотисальви убедился в том, что Пьеро, последовав его совету, утратил в народе всякую популярность, он объединился с мессером Лукой Питти, мессером Аньоло Аччаюоли и Никколо Содерини; и совместно они порешили отнять у Пьеро его влияние и власть. У каждого из них были на то свои причины. Мессер Лука хотел оказаться на месте Козимо - теперь он был уже настолько знатным, что его раздражала необходимость считаться с Пьеро. Мессер Диотисальви, отлично зная неспособность мессера Луки удерживать кормило власти, рассчитывал, что едва Пьеро будет отстранен, вся забота о государственных делах перейдет к нему. Никколо Содерини хотел, чтобы Флоренция жила свободной и управлялась одними лишь магистратами. У мессера Аньоло были следующие причины для особой ненависти к дому Медичи. Уже довольно давно сын его Рафаело женился на Алессандре Барди, принесшей ему очень значительное приданое. Свекор и муж плохо обращались с ней, то ли по ее вине, то ли по клеветническим наветам; но родич ее Лоренцо ди Ларионе, движимый жалостью к молодой женщине, как-то ночью с помощью большого числа вооруженных людей похитил ее из дома мессера Аньоло. Семейство Аччаюоли подало жалобу на оскорбление, нанесенное ему семейством Барди. Дело было передано для вынесения по нему приговора Козимо, который решил, что Аччаюоли должны вернуть Алессандре ее приданое, а вернется ли она к мужу или нет это уж предоставляется ее усмотрению. Мессер Аньоло счел, что, вынеся такое решение, Козимо поступил в отношении его не по-дружески, но ему он отомстить не мог, и теперь решил разделаться с его сыном.